Съём без правил

— Того, за которого чуть соседа моей бабушки с эректильной дисфункцией не посадили?

— Точно. Девушку убил водитель такси, она с ним несколько раз в институт ездила, от него убежала еще одна жертва и сразу в полицию. Молодец, журналист, — оглядывает она меня с ног до головы, — невинного человека вытащил, хоть какая-то от вас польза.

Конечно, я слышал, я радовался и даже вырезку из газеты повесил у себя в кабинете в рамочку.

— Кстати, — не даю закрыть дверцу. — Раз уж ты сама заговорила о том, какой я молодец. Михаил Козлов, вот уже пять месяцев сидит в СИЗО за двойное убийство жены и дочери, которого не совершал. Мне нужно просто прочесть дело.

— Просто прочесть, — смеется. — Не наглей, Озерский. Я работаю в главном управлении по контролю за оборотом наркотиков, к убойному отделу никакого отношения не имею.

— У вас есть связи. Я просто прочту и все. Даже фотографировать не буду.

— Сходи в библиотеку и почитай.

— Когда мне к Вам заехать, Ольга Вячеславовна?

Она хлопает дверцей, машина уезжает, а я остаюсь на дороге. Я не отстану, и она достанет для меня дело. Такой уж у меня характер, рыть землю носом.

Вздохнув, поднимаю воротник крутки. Утренний холод пробирает до костей. Это только с виду я кажусь веселым и жизнерадостным. В душе токая тоска, что хоть на стенку лезь. Скучаю я по ней, сильно.

Глава 44

Костя

Люблю, когда во время бега мягко обволакивает прохладный воздух. И когда даже в сквере, рядом с домом, ноздри щекочут ароматы настоящего, большого леса. Ноги слегка отталкиваются от земли, и я бегу так быстро и отчаянно, что кажется, нет ни ног, ни земли, ни толчков, только полет в прозрачном, кристальном воздухе. Летом я бегаю в шортах, осенью и зимой — в тайтсах, которые плотно прилегают к телу, не мешая движениям ног и сохраняя тепло.

Регулярные осенние пробежки — это лучший способ держать форму. Но убежать от себя все равно не получается. Теперь у меня случались целые дни, целые недели глубокой тоски, тем более невыносимой, что не с кем было ею поделиться. Я эгоистично мечтал, чтобы Марина приняла меня обратно, чтобы поняла, что не так уж плох Озерский, как его малюют.

Вчера я сжег свою коллекцию. Выехал за черту города, достал из багажника жестяное ведро и высыпал туда все свои резинки с носками, трусами и балетками. Туда же пошел дневник с именами, фотографиями и точным количеством. Снял небольшое видео и послал его Марине. Она, конечно же, не ответила.

Ни с кем несравнимая женщина, единственная, имевшая для меня значение, не подходила к телефону, не отвечала на сообщения и не открывала дверь, когда я приходил к ней. Ей продлили больничный, в связи с тем, что она все еще испытывала сильные боли, а я не знал, как ей помочь. Ее батя был связующим звеном между нами. Я все узнавал через него.

И мне хреново. Поэтому я бегаю, каждое утро, теперь еще более рьяно, чем раньше. Воздух мощным потоком наполняет легкие, и я притормаживаю, ощущая в заднем кармане вибрацию мобильника.

— Да, Ольга Вячеславовна, чем обязан?

Не просто так она мне звонит. Что-то случилось. Вернее сказать, она мне вообще никогда не звонит. Подозреваю, что я ее заинтересовал.

— Я на маникюре, Озерский.

Горько смеюсь, притормаживая, успокаивая сбившееся от быстрого бега дыхание. Конечно, мне не весело, но я уже догадался, почему она набрала мой номер.

— А когда я на маникюре, Озерский, мне всегда скучно.

Я слышу шум и женский смех, кажется, она и вправду в салоне.

— Вчера я прочла дело Козлова.

Держу телефон плечом, полностью останавливаюсь, согнувшись пополам и опираясь на собственные колени. Часто и громко дышу.

— Ну и?

— В первый же день судмедэксперт попросил его показать руки. Потом спросил, сколько ударов Козлов, по мнению следствия, нанес жене и дочери. Он ответил, что в общей сложности сорок. Сорок, Озерский! А на руках ни одной царапины? Никогда не поверю в это.

— Козлов был удачливым бизнесменом, наверняка конкуренты его убрали таким вот жестоким способом, — щурюсь, ослепленный холодным солнцем поздней осени.

— Об этом говорить рано, тебе нужно вытащить невинного человека из тюрьмы. Спасибо, — обращается она еще к кому-то, кто находится рядом, потом снова ко мне. — Я этим заниматься не буду и не полезу в это.

— Разумеется, — киваю, соглашаясь.

— Козлова перевели в спецблок, где сидят воры в законе, его сокамерники по своим каналам достали сильнейший антидепрессанты и буквально спасли ему жизнь.

Потираю переносицу.

— Совсем плохо ему, да?

— А как ты думаешь?

Тяжело вздыхаю.

— Я к этому отношение иметь не хочу. Но завтра приглашаю тебя в свой кабинет в восемь тридцать.

Опешив на какую-то долю секунды, а облегчённо выдыхаю:

— Понял.

На следующий день, на прием к Ольге Вячеславовне, я приезжаю даже раньше, чем было назначено. Она здоровается со мной и, ничего не говоря, покидает свой кабинет. На столе лежит дело Михаила Козлова.

Я бросаюсь к ее рабочему месту и, максимально сконцентрировав внимание, начинаю читать. Мне нужно получить хоть одну улику, что-то, что сто процентов укажет на то, что Козлов не виновен. Я читаю, читаю, читаю.