Сионская любовь

Тамар содрогнулась. Ситри и Авишай ошеломленно уставились друг на друга. С улицы послышались крики и стоны – доставили обгоревших на пожарище.

Отворились двери, и вошли сыновья Ахана.

– Брат наш Наваль – убийца и злодей! Нас и отца нашего Ахана, и Хэфера и Букью заманил в амбар, запер дверь снаружи и зажег огонь. А мать нашу Хэлу зарубил мечом.

– Кто такой Наваль? – вскричали все разом.

– Он перед вами, наш брат родной. Знают его, как Азрикама, сына Иорама, – ответили сыновья Ахана.

– Желаем взглянуть на пострадавших в огне, – заявили старейшины.

– Отец и Хэфер и Букья еще не умерли. Живые головешки. Мы вытащили их из пламени. Сами, сильные и молодые, спаслись, – сказали сыновья Ахана.

Стражники внесли недвижимых. Хэла мертва. Ахан, Хэфер и Букья черны, громкими стонами с жизнью прощаются.

– О-о-о, тяжко преступление мое, – выдавливает слова Ахан, – восемнадцать лет тому назад судья Матан подстрекнул меня поджечь дом ненавистной ему Хагит. О-о-о, сгинула она, а сына моего Наваля я представил Азрикамом, что погиб вместе с Хагит, матерью своей. О-о-о, это не все. В поджоге обвинил Нааму, благонравную жену Иорама.

– О-о-о, наши преступления не легче, – простонали Хэфер и Букья. – По наущению Матана тайно переправили ему сокровища Иорама, ложным свидетельством очернили имя Наамы. Когда лишился разума судья, сожгли его дом.

– О-о-о, благородная Наама с дочерью живут в бедной хижине, верните оклеветанным их владения, – добавил Ахан.

– Я опорочил Амнона и двух женщин, которых до сего дня не знал, – присоединил свое признание Зимри.

– Начавших лгать не остановишь: одну ложь десятью подтвердить нужно, – заметил Ситри, подводя итог потоку саморазоблачений.

Ситри поразил всех

Невозможно описать изумление Иядидьи и Тирцы, Теймана и Тамар.

– Не ведьму, а достойную девицу, писаную красавицу и дочь воеводы Иорама полюбил Амнон. Он чист! – воскликнула то ли счастливая, то ли несчастная Тамар. – Ах, а мне-то как жить с этим?

Тирца подошла к Нааме, осторожно сняла с нее платок, и женщины обнялись, и слезы на щеках, и нет слов. И Иядидья безгласен.

– А где же избавитель и наследник мой? – прервал молчание Хананель.

– О, Наама, достойная супруга Иорама, лучшего товарища моего, – торжественно заговорил Иядидья, – Господу потребовались огонь и меч, чтобы хулителей твоих покарать и истину восстановить. А мне позор положен, ибо я поверил лжи, на тебя возведенной.

– Выслушай меня, отец! – воскликнул Тейман, падая на колени.

– Говори, сын.

– Эту девушку я люблю больше жизни, и она меня любит, – сказал Тейман и указал на Пнину. – Она не открыла мне ни тайну свою, ни имя, боясь гонителей. Ее сердце терзали злые слова оговора, и я, поверив, терзался. Ее душа – моя душа, и без нее мне не жить!

– Не торопи любовь, юноша, чтоб не соседствовала с враждой, которую прежде истребим в наших сердцах, – заметила Наама. – Скажи, нежная Тамар, отчего со рвением примкнула к тем, кто нас с дочерью колдуньями ославил?

– Я люблю Амнона, и как узнала, что он очарован твоей дочерью, не могла с безумной ревностью совладать. Да ведь мы обе, я и Пнина, можем быть женами Амнону! – в отчаянии воскликнула Тамар.

– Кто отчаивается, тот не утратил надежду. Разве дочь Иорама, воеводы в Иудее, станет женой пастуха? – обращается Ситри к Тамар. – Теперь же скажу нечто, и услышите и поразитесь! Амнон и Пнина – близнецы, дети Иорама и Наамы. Воспитывал Амнона мой брат Авишай, а Пнина с матерью тихо жили на горе Кармель и кормились, подбирая колосья за жнецами. Безмолвна и терпелива настоящая мука. А жители тех мест звали девушку Розой за ее красоту.

– О, восторг! Вы мне, как мать и сестра! – вскричала Тамар и бросилась навстречу Нааме и Пнине. И силы покинули ее, и она упала без чувств.

Иядидья и Тирца изумились безмерно словам Ситри. Впрочем, храня самообладание, подхватили под руки дочь и уложили на постель.

Старейшины, не желая смущать хозяев, удалились.

Зимри готов покинуть мир. В глазах его – скорая смерть. Связанный по рукам и ногам, Азрикам с ненавистью смотрит на него.

– Это ты, Зимри, до золота алчный, добавил яду змеиного в вино и меня подбил на поджог! – выкрикнул Азрикам.

– Ах, Зимри, – вмешался Тейман, – ты свят и беспорочен! Отчего не возразишь словам негодяя? О, чистый сердцем, рьяно молившийся Господу и за всяким советом поднимавшийся в Храм! Зачем глаз злобный на меня остришь? Язык твой – жало гадюки и смердишь, словно трупом стал при жизни. Дорога тебе в преисподнюю, и путь близок!

– Теперь ясна причина нашей затаенности? – обратилась Наама к Тейману. – Ты видел тернии, что окружали розу, и мучили, и угрожали смертью. Средь утеснителей был Азрикам. Самозванец и сластолюбец, сулил в награду Пнине и без того законные ее владения, угрозами хотел к замужеству принудить.

– Я преступен перед Богом и людьми, я обесчестил себя! Молю, Тейман, заруби меня мечом, и в мире станет меньше мерзости! – вскричал в отчаянии Азрикам.

– Не оскверню оружие кровью гнусной ехидны! Под копытами быков и ослов встретишь смерть, добычей шакалов станет твой труп!

Где Амнон?