Сирень

— Ты сказала мне, почему… после, — продолжила она. Мне было уже все равно, но у меня не хватило духу сказать ей об этом, поэтому я позволила ей продолжать. — Ты сказала мне, почему продолжала возвращаться туда.

Я не спрашивала о причине.

Я вообще ничего не говорила.

Я спокойно ждала, когда она сама мне все расскажет.

— Задолго до того, как все это началось, ты влюбилась в это поле. Иногда ты умоляла нас проехать мимо, просто чтобы ты могла его увидеть, — она сделала паузу. — Полагаю, имеет смысл, что это было единственное, что ты могла стерпеть в такое ужасное время.

Она выдернула один из стеблей из прозрачной вазы, но вместо того, чтобы поставить его на другое место и начать переставлять заново, моя мать подошла и встала у кровати, зажав его в пальцах.

— Думаю, ты не помнишь, как они пахнут? — спросила она меня.

Я покачала головой и тут же прокляла последовавшую за этим ослепляющую боль. У меня заколотилось в голове, и мне захотелось плакать. Заметив мою агонию, моя мать спокойно ждала с цветком в руке, пока это пройдет.

Благодаря саду в моей комнате я знала, что не утратила обоняния. Только способность чувствовать свои эмоции через него. Однако ароматы разных цветов смешивались вместе, что делало невозможным разделить и идентифицировать каждый из них.

Мне было интересно, кто их послал.

Я не подумала спросить мгновение спустя, когда моя мама сунула мне под нос стебель именно того цветка, и я вдохнула его аромат.

Землистый.

С сильным ароматом, как будто его только что сорвали с луга, который я когда-то любила, но не могла вспомнить. Я вдохнула глоток свежего воздуха, который он наполнил, но вместо того, чтобы вызвать забытое воспоминание об этом поле, я увидела лицо.

Царственные черты лица, непроницаемые глаза, идеальные светлые волосы… и надменный изгиб губ.

Оно исчезло слишком быстро.

Прежде чем я успела даже вспомнить его имя.

Отчаявшись, я использовала те немногие силы, которые у меня были, чтобы вырвать стебель у моей матери, которая, клянусь Богом, сжимала крестик у себя на шее. Я снова жадно вдохнула цветок, только на этот раз он вызвал другой запах и другой образ.

Ваниль.

Деревенский, лакомый и теплый, когда этого хотелось.

У лица, которое оно вызывало в воображении, была сильная челюсть, жесткий рот, каштановые волосы и пронзительный зеленый взгляд.

Как и прежде, я снова вдохнула.

Как и раньше, это дало мне что-то другое.

Ягоды.

Сладкий, питательный и вызывающий привыкание.

Я не могла насытиться, как только попробовала.

У него были грустные серебристые глаза, лохматые черные волосы и самые розовые губы с пирсингом.

Джерико.

Мое сердце выдохнуло его имя, и остальные немедленно последовали за ним.

Хьюстон.

Лорен.

Как я могла забыть о них? Возможно, прошел всего день, но даже мгновение показалось бы мне слишком долгим. Я бы никогда себе этого не простила. Теперь, когда я узнала, мне еще больше захотелось увидеть их.

Сирень.

Любовь пахнет сиренью.

Любовь — это сирень.

Возможно, моя голова и забыла об этом поле, но мое сердце — нет. Оно все это время пыталось сказать мне об этом. Я снова нашла свое пристанище в «трех разбитых рок-богах». Когда мир забудет о моей боли, я смогу убежать к ним и забыть. Они были моим убежищем, покоем и утешением. Я могла петь, я могла спать, я могла смеяться, я могла плакать. В их объятиях я могла просто быть.

Все, что мне нужно было знать, это почему их сейчас здесь нет.

— Мама…

Дверь открылась, прервав меня прежде, чем я успела спросить ее о них. Я почувствовала, как мой живот напрягся и потеплел. Это они?

— Мисс Фаун, вам пришлось нелегко, — поприветствовал меня доктор, войдя вместе с моим отцом.

Вздохнув, я откинулась на гору подушек, прежде чем уставиться на стебель сирени в своей руке.

Да.

Без шуток.

ШЕСТЬДЕСЯТ СЕМЬ

На улице было тридцать восемь градусов (прим. +3 градуса Цельсия), и у меня замерзли яйца, но я оставался на открытом воздухе, под пронизывающим ветром. Я хотел быть уверен, что мы будем первыми, что увидит Брэкстон, когда ее привезут на каталке из больницы.

Прошло десять дней с тех пор, как она вырвала мое сердце из груди. Ее родители выгнали нас, когда приехали, и мы ничего не могли поделать, когда они запретили нам видеться с ней.

Брэкстон, всегда безжалостная разрушительница мозгов, сохраняла нейтральное выражение лица, когда я осматривал ее. У нее были синяки под глазами и на щеках, которые начали исчезать, и она была одета в сменную одежду, которую мы попросили Дани доставить, благодаря Розали, предупредившей нас, что сегодня день выписки ее сестры.

В конце концов Брэкстон отвела взгляд и подняла голову, чтобы что-то сказать матери.

Когда миссис Фаун тут же начала спорить, мы двинулись вперед. У Амелии не было никакой власти за пределами больницы, и мы не собирались уезжать отсюда без ее дочери.

Нашим единственным облегчением было веселье во взгляде Брэкстон, когда ее мать все больше и больше из-за этого расстраивалась. Теперь мы были достаточно близко, чтобы отчетливо расслышать их разговор.