Сирень

Морроу и Эверилл весь прошлый год занимали ненасытные блоги своей открытой ненавистью друг к другу. Теперь мир был разделен между людьми, которые верили, что Морроу убил Эверилла, и теми, кому было наплевать на это по той же причине, по которой талантливому гитаристу сошло с рук то, что он был наркоманом.

Хьюстон Морроу был почитаем.

Даже больше, чем Кэлвин. Пока гитарист был на пути к становлению легендарным, Хьюстон уже проложил этот путь.

На экране промелькнул клип с последнего совместного выступления группы, когда они исполнили один из своих самых больших хитов «Смертельная Лихорадка».

Услышав текст песни, я встревожилась больше, чем когда-либо. Было невозможно, чтобы «Связанные» написали ее специально для меня, но именно так я себя чувствовала. Несмотря на то, что я пришла на эту встречу и наполнила свои легкие надеждой, я все еще притворялась нормальной, все еще притворялась, что хочу вылечиться.

Убрав рыжие пряди волос с затылка, я собрала их в высокий аккуратный пучок, насколько это было возможно без заколок или зеркала и только с моими черными миндалевидными ногтями. Вряд ли это было профессионально, но никто здесь так сильно не потел.

Я ощутила на языке приторную сладость вишни, хотя ничего не ела со вчерашнего вечера, наблюдая, как Хьюстон Морроу то поет, то кричит в микрофон, который он сжимал так, словно он лично его обидел. Камера приблизила изображение бушующей бури, густых прядей темно-каштановых волос и его глаз, которые напомнили мне вечнозеленые растения — целый лес. Каждая капелька его пота, казалось, идеально соответствовала возбуждению, растекавшемуся между моими бедрами. Я не стала утруждать себя тем, чтобы сжимать их. Я уже знала, что это не поможет.

Ни то, ни другое не помогло бы унять боль — если только не целая ночь с ним.

Как по команде, камера переключилась на самое показное проявление высокомерия и секса. Лорен Джеймс стоял на сцене позади Морроу, но он выступал так, как будто был впереди, в центре. Мои руки, вцепившиеся в подлокотники кресла, и остальная часть меня, цепляющаяся за контроль, вызвали две различные реакции. По мере того как одна хватка усиливалась, другая ослабевала. Огни сцены отражались от серебряного медальона, висевшего на шее басиста. Цепочка покачивалась на грудных мышцах, обнаженных под расстегнутой черной рубашкой, в то время как сверкающий металл безделушки привлекал внимание к его соскам. Его рубашка была такой темной и тонкой, что из-за материала его загорелая кожа и тщательно уложенные темно-русые волосы казались бледными. Он флиртовал с толпой, музыкой и камерой с улыбкой, которую я чувствовала всем своим существом.

Я вздохнула от желания получить то, чего у меня никогда не было, как раз в тот момент, когда камера снова переключилась. Дальше всех от передней части сцены, но все равно каким-то образом служивший неустанным маяком, сидел Джерико Нобл. Истинное сердце «Связанных». Он задавал ритм и темп, которые заставляли толпу стоять на ногах и поднимать руки в воздух, пока он бил по ударной установке и отбивал такт. Он всегда выглядел так, словно попал под дождь, его иссиня-черные волосы падали ему на глаза и завивались вокруг ушей, когда он крутил и качал головой в идеальном ритме. Я знала, что когда он неизбежно поднимет взгляд, чтобы подразнить толпу, я увижу серебристые глаза с золотыми крапинками и черный спиральный пирсинг в уголке его нижней губы.

Наконец камера остановилась на растрепанной бороде и светлых волосах до плеч Кэлвина Эверилла, когда он обеспечивал бэк-вокал Хьюстону. Я почувствовала, как жар, согревающий мои веснушчатые щеки, исчезает, когда мной овладевала печаль. Несмотря на его сомнительную личную жизнь, у него был дар, который никто не мог повторить, хотя я была его ученицей в течение многих лет. В конце концов, я научилась доверять себе как гитаристу и даже предпочла свой собственный стиль.

Тем не менее, у меня внутри что-то шевельнулось, что началось в тот момент, когда я узнала о его смерти, и оно не утихало. Почему-то мне казалось, что вся тяжесть мира легла на мои плечи. Я была поймана в ловушку в колодце замешательства, задаваясь вопросом, почему я не могла избавиться от ощущения, что я — все, что осталось от наследия Кэлвина Эверилла.

Как и во все предыдущие разы, я отмахнулась от того, что, несомненно, было скорее фантазией, чем предупреждением судьбы. Я была почти уверена, что каждый гитарист, считавший себя учеником Кэлвина, чувствовал то же самое. Кроме того, в Эверилле не было ничего достойного восхищения или боготворения, кроме его умения играть на гитаре — или в ком-либо из выживших участников «Связанных».

Было ли это совпадением или дерзкой судьбой, что Морроу, Джеймс и Нобл были теми, кто основал «Связанных» и теперь остались единственными?

— Вот вы где!