Сирень на Марсовом поле

Однако лихорадка лихорадкой, а дело делом. Вера решительно тряхнула светлыми кудрями, заложила веточку сирени в книгу и приоткрыла дверь аудитории.

— Можно?

— Да, да, — тотчас отозвался Федор Платонович, стоявший у пыльного окна, выходившего на пестро-серебряную Неву, и повернулся лицом к входящей в аудиторию Вере.

Широкая солнечная полоска соскользнула с подоконника и протянулась по полу прямо к ногам　Веры. Вера остановилась возле стола, боясь наступить на этот желто-золотой коврик. Федор Платонович — по другую сторону солнечной дорожки — непроизвольным движением чуть отступил назад. Так они стояли по краям медового мерцающего коврика, который не то соединял, не то разъединял их. Протянулась странно долгая минута.

Она минула, как минует всякая наша минута — долгая и краткая, жданная и случайная, добрая и злая. Она минула, и Федор Платонович медленно подошел к столу.

— Прошу.

Он сделал пригласительный жест, и Вера, с внезапной и вовсе не свойственной ей робостью, опустилась на краешек стула. Она положила перед собой на стол книгу, которую до того держала в руке. Из книги выглядывала веточка сирени — такая живая, такая неожиданная в этой скучной, пыльной аудитории с казенно-коричневатыми стенами, выщербленными пюпитрами, измазанной меловыми разводами доской.

Несколько мгновений Федор Платонович смотрел на сирень, рассеянно улыбаясь, потом неожиданно предложил:

— А нуте-ка, попробуем счастья поискать.

Вера, вытащив веточку из книги, придвинула к нему. Федор Платонович протянул к сирени руку с тонкими длинными пальцами, но, заметя, что кончики пальцев перепачканы мелом, вынул из кармана пиджака белоснежный носовой платок.

— Счастье надо искать чистыми руками.

Он тщательно вытер пальцы и, сунув платок обратно в карман пиджака, принялся перебирать белый цветочный ворошок. Но все цветочки в нем были о четырех лепестках — ни одного о пяти или трех.

— Как видно, нет тут для меня счастья, — усмехнулся Федор Платонович. — А вы что же? Или уже нашли раньше?

Она смущенно глянула в его настороженные глаза и вдруг, подумав о Жоре, сказала запнувшись:

— Еще… не знаю.

Он смотрел без улыбки на белую веточку, которую машинально продолжал поглаживать пальцами. Веточка источала слабый, тонкий аромат. Федор Платонович вздохнул и, отложив ее, сказал:

— Ну что ж. Если ничего не имеете против, приступим.

— Я готова, — поспешно отозвалась Вера и протянула руку к лежавшим на столе экзаменационным билетам.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Когда двадцать минут спустя Вера выходила из дверей аудитории, лицо ее пылало, глаза сияли, а руки, рукава синего жакетика и даже юбка были перепачканы мелом.

Коридор был пуст. Только возле огромной, в полстены факультетской газеты «Физик» стояла одинокая понурая фигура в светлых брюках и модном ворсистом клетчатом пиджачке. Газета, как видно, не слишком интересовала студента, и он то и дело посматривал по сторонам, словно искал или ожидал кого-то. Это и в самом деле было так, и Вера, едва глянув в его сторону, тотчас определила, что он ждет, и ждет, конечно, ее — Веру. Она приветственно взмахнула рукой и крикнула звонко, на весь коридор:

— Жора!

Студент повернулся в ее сторону, чуть помедлил, поерошил блестящие черные волосы и, не торопясь, двинулся навстречу Вере. В движениях его было что-то неуверенное, словно он двигался наугад, не зная, зачем и куда идет.

Вера это приметила и ускорила шаг. Жора Калинников, напротив, не только не ускорил, но, кажется, замедлил движение. Они сошлись почти посередине коридора, возле перил лестницы, ведущей в нижние этажи, и здесь, не сговариваясь, остановились. Она хотела было осведомиться у Жоры, как прошел у него экзамен, но вместо того непроизвольно засмеялась и сказала с торжеством и облегченно:

— Всё.

Она хлопнула ладошкой по лестничным перилам и победительно оглядела Жору. Он сказал вяло:

— Поздравляю.

Она нахмурилась и, спохватившись, спросила скороговоркой:

— А у тебя как? Почему ты не говоришь? Ты что? Просыпался?

— Похоже на то.

— Безобразие.

— Может быть. Даже наверно.

— Я тебя не понимаю. Неужели ты не мог как следует приготовиться к экзамену?

— Я думаю, выяснение этого вопроса сейчас не имеет большого смысла.

— Ты думаешь? А что, по-твоему, имеет смысл?

— А я почем знаю. Что я, Спиноза? Или секретарь факультетского бюро комсомола?

— Нет. Ни то ни другое, к сожалению. Ты просто-напросто ничтожный, безответственный мальчишка.

— Да? Между прочим, мой почтенный родитель придерживается схожих с твоими взглядов на обсуждаемый предмет. Но ты, как мне казалось, до сих пор кардинально расходилась с ним на этот счет. Ты не находишь?

— Я нахожу, что ты фразер и пустомеля.

— Брось. Что ты, в самом деле, взъелась? И без тебя тошно. Пойдем лучше обедать.

— Никуда я с тобой не пойду. И вообще…

— Минутку…

Жора движением руки остановил Веру, распалявшуюся с каждой минутой все больше, и глазами показал на стоявшего в дверях аудитории Федора Платоновича.

ГЛАВА ПЯТАЯ