Сиреневый ветер Парижа

Мне пришло в голову, что если она связана с Ксавье, то вполне может наведаться к нему. Так как в квартире лежали два трупа, а мне не хотелось, чтобы меня нечаянно обнаружили на месте преступления, я занял позицию в доме напротив, предназначенном к сносу. Через несколько минут она и впрямь появилась и, вызвав «Скорую», ушла. Я проследовал за ней, хотя это было не так-то легко: она петляла, шла то в одну, то в другую сторону, и один или два раза я ее терял, но потом снова находил. Я дрожал, боясь, что ее могут опознать как Веронику Ферреро, задержат, снимут у нее отпечатки пальцев и поймут, что обознались. О, тогда ей будет что порассказать, поверьте мне! Любой ценой надо было это предотвратить.

В конце концов, она, провернув довольно нехитрый фокус, остановилась в грошовой гостинице в паре кварталов от Эйфелевой башни. Я позвонил Ник и сообщил, что нашел двойника и что наши треволнения скоро закончатся. Но у этой гостиницы черный ход был заперт, а в холле постоянно дежурил портье и торчал кто-нибудь из туристов. Нельзя было, чтобы меня здесь видели, и я выжидал удобного момента, чтобы проникнуть незамеченным. Наконец, когда группа туристов возвращалась в гостиницу после экскурсии, я смешался с ними и проскользнул к лестнице. Оставалась только одна сложность — узнать, в каком именно номере остановился двойник, а для этого надо было понять, кто вообще где живет, и понаблюдать за приходящими и уходящими.

Нормальный человек, которому есть от кого скрываться, выбрал бы первый[9] этаж, чтобы в случае чего выпрыгнуть в окно, но Мышь особым умом не отличалась, и в конце концов я вычислил ее номер на последнем этаже. Когда я хотел войти к двойнику, то заметил, что из двери, расположенной дальше по коридору, высунулась физиономия какого-то гнусного старикашки. Я еле успел спрятаться за выступом стены. Не оставлять следов своего присутствия — от этого в нашем плане очень многое зависело.

Наконец все успокоилось, и я на цыпочках подкрался к двери нашей Мышки. Где-то работал телевизор, шел матч, футбольные трибуны ревели, и я тотчас же сообразил, что теперь могу действовать практически без помех. Я открыл дверь отмычкой, но меня ждал сюрприз: изнутри створку подперли чем-то тяжелым. «Была не была», — решил я и достал пушку. Проверил патроны в обойме, не спеша навинтил глушитель. Потом постучал, пробормотав что-то фальшивое о полотенцах.

Бог знает как, но она меня почуяла. Я стрелял сквозь дверь и промахнулся. Налег плечом — дверь подалась, и я ворвался в номер. На кровати валялся пистолет Ник, но я-то отлично знал, что он разряжен. Она, эта идиотка, пыталась спрятаться за мебелью, но ее песенка была спета. Я загнал ее в угол, за большую кровать, накрытую коричневым покрывалом, и выстрелил еще раз. Наверное, я раздробил ей позвоночник — так дико она завыла. Меня ее крики, наоборот, успокоили. Не люблю, когда жертвы начинают корчить из себя героев. Если ты обречен, умей смириться с этим.

Я подошел к ней. Она извивалась, прикрывая рукой живот, на губах у нее выступила кровь. Глаза, совершенно безумные, смотрели на меня. Она была донельзя жалка. Самое противное в проигравших — то, что они всегда жалки.

Я сказал что-то вроде:

– Ну что, отпрыгалась, детка?

Ее ответ меня рассмешил.

– Я не Вероника Ферреро, — пролепетала она с усилием.

Блин, да я и сам знал это! Собственно, именно поэтому я должен был ее убить.

– Я знаю, — сказал я.

Если бы я не тратил время на разговоры, а просто всадил бы пулю ей в голову, то не произошло бы то, что произошло вслед за этим. А именно: она, оскалясь, выхватила из-под куртки черный полицейский пистолет и выстрелила в меня. Прямо в сердце.

После того как я умер, она выстрелила еще два или три раза — не знаю. Я упал прямо на нее, распростертую за кроватью. Мое тело больше мне не принадлежало, и сам я больше не принадлежал никому. Я бы хотел убить ее, но, в конце концов, с пулей в животе она и так протянет недолго. Может быть, я улыбнулся — не знаю.

Она скинула мое тело с себя, сплюнула красным, перевернулась на бок, уронила пушку на пол, тотчас подобрала ее и с трудом встала на ноги. Хотите верьте, хотите нет, на ее одежде не было ни капли крови. Она меня одурачила. Эта жалкая Серая Мышь, у которой за всю ее никчемную жизнь было меньше дюжины любовников, одурачила меня. Она притворялась, она поимела меня так, как не поимели спецслужбы шести стран, гонявшиеся за мной по всем континентам — разве что не в Антарктиде. Она меня поимела, эта гнусная… И теперь я был мертв и ничего не мог сделать.

Она обшарила меня, забрала мобильник, бумажник — все, что я имел при себе. Подобрала мою пушку, проверила патронник, отвинтила глушитель, уложила пушку и глушитель в сумку Ник. Забавно — она до сих пор не рассталась с этой сумкой, представляете?