Сирены Амая

Яма Ягнения представляла собой здоровенный каменный колодец без бортиков. Около семи метров в глубину и чуть меньше шести в диаметре. Внизу находилось ведро для нечистот и постель, собранная из бобовой соломы и нескольких одеял из овечьей шерсти. Температура здесь никогда не падала ниже двадцати двух градусов даже зимой, так что женщины и мужчины спускались сюда круглый год.

На дне колодца, раскинув белые ноги, со слезами на глазах вскрикивала Санна, тридцатилетняя кухарка с кожей, напоминавшей цветом и внешним видом овечий творог. И на этом рыхлом пьедестале елозил Димитрий, спустивший штаны до колен. Недоумок упрямо не замечал, что причиняет Санне боль.

«Это мерзко. Это так… мерзко! – Глаза Марьятты широко распахнулись. – Здесь… здесь все не так. Не хватает кучи веток. Да. И огня. Побольше! И чтобы Димитрий завизжал, когда пламя лизнет эти его волосатые штуки. И…»

Рядом раздался смешок, и Марьятта вздрогнула. К краю колодца подошли девочка и мальчик – улыбчивая горбунья в сарафанчике и большеголовый обладатель пиджачка и холщовых штанов, как и положено будущему мужчине. Обоим на вид было не больше двенадцати. Действо внизу пробудило в них взрослую рассудительность.

– Скоро и я буду рожать Красному Амаю детей, – серьезно сказала девочка. Ее лицо с крупными губами просветлело. – Ты придешь ко мне, Арту?

– Как и к любой другой невесте Амая, – так же серьезно ответил мальчик.

Они рассмеялись, мгновенно позабыв о сплетении тел на дне колодца, и отбежали. Их внимание привлекла крупная белка, замершая на стволе сосны головой вниз. Дети затянули дразнилку: «Ай-лю! Ай-лю! Грызи деток, люби землю, глупая белка! Ай-лю!» Белка, едва не упав, бросилась наутек.

«Не придет он к тебе, если твои ступни похожи на птичьи», – с тоской подумала Марьятта.

Теплота в сердце, вызванная появлением детей, таяла. Марьятта была им матерью. Таковой считалась любая женщина в общине. То же касалось и мужчин. Дети принадлежали всем. Но так не должно было быть.

Марьятта ощутила нестерпимое желание рассказать об этом. Хоть кому-нибудь. Захотелось отправиться на берег и там, смотря на далекий материк, исповедаться. Воплем избавиться от всего, что накопилось внутри. Но это быстро прошло. В конце концов, жалеть себя можно было и в процессе сдирания кожи о добываемый уголь.

Едва она повернулась в сторону восточной тропинки, намереваясь отправиться к маленькому руднику, как перед ней пролетело нечто взлохмаченное.

Это был Тео, глупый дозорный, отвечавший за наблюдение за морем и небом. Взволнованный, с вытаращенным здоровым глазом и выкаченной голубой бусиной второго, он остановился посреди общины и заорал:

– Богомолы! Лодка! Их двое! И они не жру-ут друг друга!

– Богомолы? – Марьятта в растерянности огляделась и только потом сообразила, что имел в виду увечный крикун.

Тео не отличался большим интеллектом, но с лихвой компенсировал его зоркостью здорового глаза. Впрочем, это не мешало ему эту самую зоркость усердно тупить с помощью чтения. Иногда Тео замечал корабли или птиц Саргула, направлявшихся в сторону острова, и тогда вся община узнавала о приближении котов-нацистов, тигров с гранатовыми зернышками в усах, евреев и всех тех, кого мог вообразить разум Тео.

И сейчас это были богомолы.

Погрузившись в свои мысли, Марьятта не сразу заметила Антеро. Старика, видимо, привлек вопль Тео. А вообще он имел пугающую способность появляться там, где его меньше всего ждали. В сапогах, широких штанах, сорочке и пиджаке, Антеро не отличался от остальных мужчин. Но Марьятта знала, что это не так. Ум этого ублюдка был острее, чем прибрежные скалы.

Антеро приобнял Тео, и тот от неожиданности чуть не выронил книжицу, которую брал с собой в дозор. Те, кто это видел, заулыбались невозможными безобразными улыбками. Но только не Марьятта. Она не сводила глаз со старика, ожидая его слов.

– Дети Амая, сюда направляются чужаки! – скорбным, но в то же время лукавым голосом объявил Антеро. И столь же скорбным, но в то же время лукавым взглядом оглядел всех. – Встретим их. Встретим так, как мы умеем… со всей кротостью Амая.

Марьятта не сдержалась и ахнула, потому что «кротость Амая» означало лишь одно – смерть. Разумеется, на ее памяти уже кончали чужаков. И не единожды. Кому-то везло больше, кому-то – меньше. Зависело от пола чужака. Но в итоге все заканчивалось одинаково плохо. Впрочем, Марьятте хватало впечатлений и от того, что иногда убивали своих.

Но разве не было это для нее шансом спастись? Разве не подслушал Саргул ее мольбы, пока Амай в сортире мучился глухотой и недержанием?

Марьятта замерла, лихорадочно обдумывая свои последующие действия.

2

Из книги «Сирены Амая: история шокирующего расследования», Ярослав Доргун, издательство «Черная Древесина», 2023 г., страница 204

«Быт Детей Амая переполняли столь невозможные и жестокие обычаи, что у любого цивилизованного человека, будь он хоть трижды тупицей, волосы встанут дыбом. То же было и с вашим покорным слугой.