«Сирены» атакуют

В Берлин были отправлены отчеты, но распоряжения запаздывали. Руководству явно сделалось не до научных экспериментов. Настало время решать проблемы сугубо практического свойства, не имевшие никакого отношения к военной микробиологии и радиологии. Гамбург уже давно лежал в руинах, Дрезден практически стерли с лица земли, а теперь наступала очередь Кенигсберга.

Узников оставили в покое.

...Спустя какое-то время Сережку и Соломона свели вместе в одну каюту; зачем это было сделано, они так и не узнали.

Но теперь у них появилась возможность общаться; за истекшие месяцы оба едва не разучились разговаривать, так как вступать в беседы было не с кем. Разговоры обостряли мышление; орудийные залпы наводили на мысль о близких переменах, и подопытные догадывались, что будущее не сулит им ничего доброго, даже если немцы будут разгромлены – а это казалось все более вероятным.

Оба узника часами прислушивались к работе артиллерии, пытаясь так или иначе истолковать малейшие изменения в доносившихся звуках. В какой-то момент им стало мерещиться, будто они в состоянии различить между собой залпы немецких и советских орудий.

Однажды вечером Красавчик сказал:

– Надо смываться.

Он всего лишь высказал то, о чем оба пленника думали безостановочно. Побег представлялся невероятным, но, будучи оговорен, он уже переставал быть отвлеченной мечтой. Первый шаг, пускай безнадежный, был сделан.

– Только не отсюда, – отозвался Сережка. Глаза его заблестели. – Отсюда черта с два убежишь. Попробуем выскочить, когда повезут.

– А если не повезут?

– Должны, – без особой уверенности возразил Остапенко. – Иначе на кой черт держать нас столько времени? Мы им еще зачем-то нужны.

Красавчик помотал головой:

– Если жареным запахнет, они свои шкуры побегут спасать.

– Нам же и лучше, – сумрачно сказал Сережка. В его голосе тоже не было сильной уверенности.

– Это почему еще?

– Ну... бросят нас и слиняют.

– Ага, бросят, – с горечью кивнул Соломон. – Рыбам на корм. Только нас и рыбы не станут жрать, мы целиком отравленные.

Сережка тоскливо кивнул, он и сам этого опасался. Чем ближе казалось избавление – в любом случае невозможное, тем сильнее ему хотелось жить, хотя совсем недавно ему было все равно, жить ли, умереть ли, – он настолько вымотался, что даже не мог предпочесть смерть.

Никто из них не знал о радиации, в то время как оба уже некоторое время страдали лучевой болезнью – правда, не в тяжелой форме. О своей отравленности они судили по препаратам, которые им вводили, – они даже не осознавали, что это микробы, и думали, что им впрыскивают какие-то яды.

– Я вот что думаю, – произнес после паузы Красавчик. – Я думаю, что потопят они нас. Концы в воду. Все корыто потопят.

– Ну, нет, – не поверил Сережка. – Корабль-то зачем топить? Он еще воевать может. И потом, тут приборов ихних полно, дорогущие наверняка. Фрицы – жмоты, они удавятся за копейку.

Жмоты не жмоты, а рассуждали фрицы приблизительно так же, как и Сережка. Материал решили беречь до последнего. Когда бои вплотную приблизились к Кенигсбергу, а от советской авиации не стало никакого спасу, адмирал Дениц лично отдал приказ о перебазировании корабля.

* * *

Этого приказа ждали давно.

Медики сидели как на иголках, в любую минуту готовые броситься врассыпную. Когда Иоахим фон Месснер собрал их в кают-компании, он с неудовольствием отметил, что в коллегах стало намного меньше почтительности к его высокому званию. Они и раньше не баловали его дружеским отношением, а теперь напоминали затравленных волков и явно рассчитывали уйти от ответственности.

– Я знаю, о чем вы думаете, – медленно проговорил эсэсовец. – Вы рано расслабились, господа офицеры... Вы, похоже, забыли, что были и остаетесь офицерами Рейха. Трусость и измена будут караться беспощадно. Игра еще не проиграна, и я советую вам взять себя в руки. Полчаса назад поступило распоряжение о передислокации «Хюгенау». Нами дорожат, наша работа имеет огромное научное и военное значение. Мы отступаем, спора нет, но нам есть куда отступить и где залечить раны...

– Где же, позвольте узнать? – ядовито осведомился доктор Берг. Голова его мелко тряслась: у старика от волнений обострился паркинсонизм, в нормальном состоянии почти незаметный.

Месснер мог его осадить, но решил не нагнетать напряжение.

– Конечный пункт мне неизвестен. Пока что получено предписание двигаться в Киль, где сосредоточены наши основные силы.

– Силы, – пробормотал Берг. – Откуда им взяться?

– Прекратите, – жестко сказал Месснер. – Армия терпит серьезные поражения, но наш флот еще достаточно силен.

– В Киле уже, должно быть, высадились англоамериканцы, – поделился сомнениями Моргенкопф.

– Прекратите, если не хотите быть арестованным за паникерство! С чего вы это взяли? Киль остается в наших руках.

– Послушайте, Месснер, – Моргенкопф оставил угрозу без внимания. – Вы и сами отлично знаете, что если этого еще не произошло, то произойдет со дня на день. Хорошо. Допустим, «Хюгенау» передислоцируется в Киль. Что дальше?