Сирия и Палестина под турецким правительством в историческом и политическом отношениях

Судьбы кочевого племени каспийских пастухов, которое среди тревоги нашествия миллионов монголов появляется в истории Востока избранным народом бога войны, поражают ум наблюдателя. Воинские его подвиги в ту пору, когда это малочисленное племя созидало свое политическое величие, достойны лучших страниц истории Древнего Рима. Но Рим умел обласкать покоренные народы, предоставя им свое гражданское право или льготы муниципальные, и в то же время перенимал от побежденных науку и религию и тем сроднялся с ними.

По потере своей политической самобытности покоренные народы последовательно привыкали видеть в Риме уже не бич мира, но центр политического их существования и источник гражданственности. Рим усыновлял покоренные племена и привязывал их к своим судьбам узами гражданства. Даже тогда, когда империя подпала военному деспотизму, области не отпадали сами собой. Ни бесчинства преторианцев, ни междоусобия императоров не послужили сигналом к бунтам. Империя рушилась не от восстания префектов или народов, но от натиска миллионов внешних врагов. Османские завоеватели, установивши непременным условием гражданского права веру в Мухаммеда, провели неприступную грань между победителями и побежденными. По взятии Константинополя поспешно заразились они всеми пороками политической дряхлости, но по гордости завоевателей отвергли и гражданский закон, и науку правления, чуждую их наследственному инстинкту. В первый период своего владычества в Константинополе султаны величались титлом кесарей римских, но вовсе не следовали стезе, проведенной кесарями в течение четырнадцати веков, и той системе, благодаря которой империя, ослабевшая в борьбе с внешними врагами, находила опору в сочувствиях подвластных народов.

Султаны и владетельное их племя остались гостями среди покоренных племен и их бичом, а по малочисленности собственного племени прибегли к удобному, но роковому феодальному устройству своего правительства, несмотря на то что в их племени и политическом устройстве их гражданского общества не было дворянства, первого элемента феодальной власти. Под наружным блеском правительственного деспотизма господствовала по всему пространству империи совершенная анархия, и право, как государственное, так и частное, другой опоры не могло иметь, кроме материальной силы. Удалой бродяга делался самовластным повелителем области, душил народ, но извлекал из него элементы могущества, которыми отстаивал свое право против султанов, именем коих узаконялось всякое похищение власти и все ее неистовства. Еще в ту пору, когда Западная Европа верила в слепое повиновение пашей и в их готовность быть удушенными, как только посылался им от султана фирман и снурок, султаны видели себя осужденными в самую блистательную эпоху турецкого могущества периодически возобновлять завоевание наследства, завещанного им предками.

Легко постигнуть смысл правительственной реформы, предпринятой Махмудом. Она усилила власть султанов. Но спасет ли она государство? Приверженцы Турции видят в ней спасительный перелом внутреннего недуга. Но эти последовательные политические кризисы, которыми сопровождается доселе она, более и более принимают характер смертельного недуга, от которого не спасет ни усиление власти султанской, ни торжество над янычарами и над пашами, ни льготы, жалуемые подвластным племенам, ни сочувствия внешнего мира.

Вряд ли размышления эти можно почесть неуместными пред открытием военных действий уже не между двумя вассалами, но между торжествующим вассалом и законным его повелителем.

Сердари-экрем поставил свою главную квартиру на лихорадочном берегу Искендерунского залива и ждал флота и транспортов с провиантом. После шестинедельного тщетного ожидания злокачественный климат этого берега заставил его перейти в Антакью (Антиохию). Отселе отрядил он дивизионного генерала Мехмет-пашу, который слыл знатоком европейской тактики, с 10 тыс. регулярного войска и 10 пушками в город Хаму и приказал ему принять начальство над пашами, расположенными передовым отрядом в Хомсе, и укрепиться в первом из этих городов.

В эту эпоху старая турецкая дисциплина, в силу которой главнокомандующий сек по пятам своих генералов, уже распалась, а новая дисциплина плохо еще водворялась. Мехмет-паша, исполненный самонадеянности, не послушался осторожных предписаний сердари-экрема и, ничего не проведав о движениях неприятеля, не подозревая, что Ибрахим уже выступал из Дамаска, спустился в Хомс со своим отрядом и располагался занять эту позицию, чтобы скорее пожать лавры победы над бунтовщиком.