Сиринга

– Так это только потому, что я все их вложил в одну большую Тему, – тоном учителя напомнил ему Пенфей. – Тему Тем. И как только Тема прорастёт, денег будет шквал! А то, на что они там надеются, это последствия их одержимости деньгами, их жадность. Я всего лишь подыгрываю менадам, играя свою скромную роль на сцене их порочности. Ведь я прекрасно понимаю, что главное действующее лицо в этой сценке не я, а они сами. Их крик души! Как в той басне, где «ворона каркнула во всё воронье горло!»1 А вот если бы им было всё равно, сколько у тебя денег, то они и велись бы все не на меня, а на тебя. Но я пока что ни одной такой не встретил. Если бы увидел, сразу женился бы! Так что всё, что мне остается – только использовать этих поведённых, помогая им себя обманывать. Очаровывать и околдовывать женскими чарами. Или как там они это называют, – усмехнулся он, – втирая мне своими двусмысленными ужимками, что безумно в меня влюбились. Только и надеясь, что они в конце концов поймут, что это был только нелепый предлог для чего-то большего, чем их жадность. Для нашей любви. И осознав это, станут хоть немного лучше.

– Короче, проводишь воспитательную работу с населением.

– Это и есть мой крест, который я и влачу по жизни. Принося себя в жертву ради любви. Помогая им увидеть свою одержимость и наконец-то хоть что-то у себя в голове переосознать, сделав соответствующие выводы.

– Но разве безумца можно убедить доводами разума?

– Его можно только разочаровать! И подтолкнуть к разумности через боль разочарования в своих иллюзиях.

– Каким бы безумным это тебе не показалось?

– То есть – именно поэтому! Мы не теоретики, мы – практики! Мы выжигаем пороки общества на корню. Мечты и практика стоят по разные стороны баррикад. И чем сильнее ты не хочешь работать сам, тем активнее ты мечтаешь о ком-то, кто придёт и сделает всю твою работу за тебя. Но у каждого свой жизненный путь. И если ты сядешь кому-то на шею, твой жизненный путь останавливается и ждет, пока ты с неё слезешь. Чтобы снова начать над тобой работать. Твоими руками. И только твоей головой. Пока ты сам не начнёшь шевелиться, в твоей жизни ничего не изменится в лучшую сторону. А не в сторону того, на чью шею ты уселся. Наивно думая, что ты его как-то используешь. В то время как он в это же самое время использует тебя.

Только позже до Банана дошло, когда их пути разошлись, что Пенфей всё это говорил ему о нём самом, пытаясь заставить именно его начать думать своей, а не его головой, пока тот его использовал. А Банан наивно думал что, из-за отсутствия своей жилплощади, использует его.

И судя по тому, как одна из менад ускользнула от них, пока Банан был в туалетной комнате, с его шапкой, он, покупая на следующий день точно такую же норковую формовку, убедился в том, что Пенфей говорил ему на счёт этих вертихвосток чистейшую правду. Так что когда мать запела ему о Сиринге, как о более безопасном сексе, он невольно заставил себя к ней прислушаться. Внимая её гимну.

Чуть позже Банан встретил менаду, укравшую у него шапку, прямо посреди улицы.

– Ты забыл у меня шапку! – растерялась та от неожиданности, не зная что сказать.

– Я сделал это специально, – усмехнулся над ней Банан. – Чтобы ты поняла, что я потерял от тебя голову. Потом заберу. Вместе с твоим сердцем.

– Когда? – опешила Миньяда.

– Когда ты будешь к этому уже вполне готова, – улыбнулся он. Прекрасно понимая из разговора с Пенфеем, что шапку та уже давно продала и просто пытается хоть как-то замять назревающий конфликт.

– Так ты зайдёшь? – приняла она его слова всерьёз.

– Чтобы ты меня полностью там раздела? – оторопел Банан, опасаясь и за другие свои вещи.

– И повалила на кровать! – усмехнулась Миньяда, поняв, что он на неё не злится. – Пошли!

Глава 6

В эпицентр новогоднего торжества метели из брызг шампанского невеста Аякса Главка познакомила Пенфея со своей сестрёнкой Люси, миловидной хрупкой девушкой, в которую тот, устав от сожительства с истеричной Пандорой, постоянно только и обвинявшей его во лжи, требуя от Пенфея скорейшего выполнения его многочисленных обещаний, начал по-юношески влюбляться.

Куражились всей компанией, ездили на ёлки, палки и скакалки. Ледяные сказки, салазки и прочие зимние вылазки. И в первые же дни между Люси и Бананом установилось что-то вроде дружеского взаимопонимания. Которому воспалённая слизистая ревность Пенфея подсовывала самые грязные сексуальные контексты.

Но через несколько дней секрет Пенфея раскрылся, как мидия на раскалённой жаровне допроса. Хотя, он сам протупил.

Банан кинул на круглый стол обсуждения, что не знает, куда ему деть купленный им «по пьяной лавочке» в Японии новый «ГАО-50», который тогда вовсю рассекал на рекламных роликах по голубым экранам телевизоров. Поддавшись на уговоры Вали, с которым он и зашёл по пьяни в торговую лавку, купить себе такой же: «Нью-вэйв! Смотри и учись, сынок!»