Сирингарий (СИ)

— Нешто получается у нас?

***

Лес дальше пошел рыбий: встали дерева, макушками в землю вросли, наружу одни корни, что рыбьи хвосты, торчали. Знал Сумарок, что такие вот леса ближе к яросолнечным землям лежат, не думал здесь встретиться.

Вперед Мальвы прошел, сечицей путь им прорубая. Корни где шатром нависали, где сплетались, ровно сеть. В оных сетях и человеку загибнуть не мудрено было…

— А твой дом где, Сумарок?

— Везде, — улыбнулся Сумарок беспечально.

Давно на ум ему запало, что чарушам дом по общему уряду не положен. В дороге жил, дорогой кормился. Но в последнее время взялся приглядывать место хорошее. Или самому сруб поставить, или на своз деревянный дом купить. Чтобы было где зиму зимовать, где отлежаться, укрыться…

Мыслил, как обсказать про то кнутами. Смешное дело, а казалось ему — обидятся, коли втайне сохранит.

Сивый так точно.

Но что он ему скажет, мой дом — твой дом? Пожалуй, насмешек не оберешься с таких речей. Где видано, чтобы кнуты с хлебным скотом кров делили?

— Не дело, — Мальва точно слушала его помыслы, — дом у всякого должен быть. Если не место, то хотя бы — люди.

Сумарок усмехнулся.

А что, подумал. Может, права девушка.

— Почему тебя, Мальва, друзья твои не ищут?

— Ищут, — вздохнула Мальва, — да не там. Она всех отводит.

— Кто она?

— Душа-девица.

Нахмурился Сумарок.

— Не знаю такой.

— Тебе ли не знать, чаруша? Ты ее знак видишь. Ты браслет ее носишь.

— То друга поминок.

— Значит, друг твой ведает. Спроси.

— Спросить спрошу, да ответит ли…

— Как не ответить, коли вместе вы падали, коли вместе горели…

Как мешком пыльным огрели по затылку — вздрогнул Сумарок, оглянулся.

Мальва же над ним стояла, тянулась, ровно большой комар на тонких ногах, и — Сумарока толкнула, от себя прочь.

Отступил чаруша к краю-краюшке ломтя земляного, с шелестом порскнули из-под ног крошки каменные…

Оплели его голову, плечи да грудь руки легкие, пленчатые, девичьи, зашептали уста: смотри, смотри…

Вскрикнул Сумарок глухо, так и застыл.

Он видел, видел.

Как небо, черное, недвижное, ровно вода торфяная, вдруг сморщилось, вспыхнуло, загорелось маслом, и с неба этого тяжко, в коронах опаленных, огневых, рушились камни… Секции… Змиевы останки.

Как ахала, вздрагивала земля, когда секло ее падающее стеклянное железо, как разымалась и выкипала вода глубокая, проваливалось дно, пуская под себя, далеко, в ключи-корни…

Ключ.

Как вмиг, паклей, сгорали леса, едва задевала их крылом клубом грянувшая красная птица. Как полыхал воздух и истлевали в черный костяной прах бегущие прочь звери.

И как вдруг — все закончилось, и осталось — огонь, лакированная черным крышка неба, долгий стон земляной, гул нутряной…

Он видел, видел.

Он был там — на падающем, гибнущем этом Змие. Он был там.

И он был здесь — видел со стороны.

Зажмурился, не вынеся бросившегося в лицо жара, закричал, когда понял, что сам — горит…

Глазурь, говорил ему он в белом кафтане тонкого сукна, смотри, Глазурь случится, если она решит, что это — лучший вариант. Ты увидишь. Ты первый увидишь. Из мокрого угла, из мокрого угла придет.

Глазурь.

Суперпозиция.

Он был мертв.

Он был жив.

— …если не место, то хотя бы — люди.

Сумарок медленно рот вытер. На ладони красное с черным мешалось, будто гарь выкашлял.

Гарь.

— Слушаешь ли?

— Да… Да.

Тронул лицо свое, волосы. Помстилось на миг, что оба глаза — зрячи, что волосы — короче, что одежа на нем — другая.

Что сам он — другой.

Лес рыбий меж тем сменился камнями да травой низкой, плотной вязки. Сумарок вгляделся — и виски сжало, поплыло все. Будто не трава то была, а рябь по экрану.

С усилием выдохнул, растер лицо.

Прижался лбом к браслету. Прохладный, гладкий, словно камень, из воды перекатной взятый — унимал он жар, утишал боль.

— Сумарок?...

Мальва стояла подле, едва касалась тонкими пальцами. Лицо ее тоже подрагивало, распадалось. Рот вытянулся в спицу, кошачьим зраком, а глаза весь лик усеяли, как одуванчики поле.

Зажмурился, взглянул наново — вроде отпустило.

— Как долго нам еще идти?

— Я чувствую — близко. Камни начались. Здесь, совсем рядом.

— Хорошо.

Сумарок велел себе собраться. Тяжела ноша оказалась, но коли взялся — так тяни до последнего, не жалуйся.

Камни те были будто не совсем простые — которые на тонкой ноге, ровно грибы, другие вверх росли, все в дырах, пленкой затянутых, еще одни на ребре стояли, будто держало их что, только вот опоры не было…

Сумарок наклонился, подобрал один камешек, рдяной, точно солнце на мороз. За ним из земли тонкие ниточки потянулись… Отбросил, пальцы вытер.

Почудилось вдруг, словно дрогнула трава, будто змея скользнула. Сумарок застыл, всматриваясь. И увидел, как трава, а за ней камни мелкие сдвигаются, перемешиваются, ровно узор какой складывая…

Ругнулся шепотом — зря он, дурак, камешек схватил. Растревожил, видать.