Сирингарий (СИ)

Не долог был козий пух, да вреден. У Сумарока до сих пор с лица пятна не сошли, будто крапивой ошпарило. В хозяйстве же тот пух куда как пригождался: вымачивали его, крутили пряжу тонкую, призрачную, лунную, после из пряжи той дивной красы одежы творили...

Сумарок очнулся, когда по волосам его погладили.

Вскинулся.

— Ты чего? — спросил хрипло у Сивого.

— Пойду я, на охоту.

Сумарок на локте поднялся, глянул в оконце: ярилось, швыряло снегом, все стекло залепило.

— Сейчас? Ты погляди, буран какой!

— В такой буран талуха и ходит, — усмехнулся Сивый, по голове вновь потрепал. — Не теряй меня. Утром вернусь. Спи.

Совсем измаялась Ирфа. Буран да пух козий с утра завели сумятицу, так она все думала, успел ли чаруша до укрытия какого добраться. И не упредила его! Кабы сама знала…

Горько сокрушалась.

Никогда прежде Ирфа таких ладных не встречала, а ведь всякие захаживали. До восемнадцати годочков дожила, а прежде не случалось слюбиться.

И то смех, едва знала его, а с мыслей не сходил.

Приветный, ясноглазый, и рыжий, что летечко. Места тут серые были, истосковалась Ирфа по солнцу, по теплу. А от чаруши тепло было, как от живого огня. От здешних такого не случалось.

Утречком встала ранешенько. По хозяйству тут же захлопотала: пух козий из сеток ловчих выбила, оставила на пряжу. Двор от снега раннего прибрала, печку затопила, курочек-пеструшек накормила да петушка-горлана. В садок заглянула, задала корму Чернышу-каракатному, скребком чешую переливчатую, огненную, причесала, выпавшую забрала на рукоделие..

Села за работу. Все не шел из ума чаруша. И, как по мысли, сам на порог явился.

— Утро доброе, красавица. Вижу, уже и в заботах?

— Заказы к сроку справить бы надо, — отозвалась Ирфа, краснея.

Опустила глаза, передник разгладила.

— Успел ли что вызнать, Сумарок? Правдивы ли слова мои?

Кивнул Сумарок, суровым сделался.

— Скажи, мастерица, плела ли ты из жемчуга зимнего венчики? Вроде не видал у тебя в сундучке похожего.

— Как не плести! Работа простая, а нарядная, и берут хорошо… Отчего спрашиваешь?

Вспрыгнула кошка пестрая на лавку, полезла ласкаться. Сумарок не обидел, пригладил мурлыку.

— Видел я твоих, замороченных. У каждого, почитай, жемчужный венок на голове.

Ирфа руки уронила. Рассыпался жемчуг с костяным шелестом, котишка спину выгнула, напрыгнула на резвые мячики… Ирфа так и смотрела в стену.

— Неужели я той беде пособница, я проводница?

Сумарок головой покачал.

Опустился на колени, стал шарики собирать. Покрутил один против свечи.

— Сколько я хожу, столько бед видел от Колец Высоты. — Молвил раздумчиво. — Странно они на мир живой влияют. Ровно под себя творят… Вот и здесь, думается мне, жемчуг сей свою власть оказывает. Ты, я вижу, жемчуга зимнего не носишь?

Ирфа согласно кивнула.

— Не по сердцу он мне. Вроде и красен, а ледяной, будто из погреба, мерзлый, мертвый. Зато прочим он люб, — прошептала еле слышно. — Ох, Сумарок! Что делать?

— К озеру пойду, — сказал Сумарок. — Вытащу сети, остатний жемчуг тот добуду, чтобы ловцам не досталось.

Закусила губу Ирфа.

— Не дозволят тебе. Весь лугар жемчугом этим живет.

— Это жемчуг лугаром живет, — вздохнул Сумарок.

— Вот что. С тобой отправлюсь, — решилась Ирфа. — Только дай наперед кой с кем тебя свести.

— Ох ты, — примолвил Сумарок, отступив от садка. — Экое диво! Нешто твой?

— Мой, — улыбнулась Ирфа, обрадованная, что чаруша прочь не кинулся, не напугался. — Каракат, матушкина памятка. В теплых морях таких, говорят, много свободно пасется. Я его Чернышом привыкла звать, по масти.

Каракат, почуяв хозяйку, из садка выбрался. Встал на четыре ноги, отряхнулся: Сумарок с Ирфой едва успели прикрыть лица.

Ударил копытом, зашипел, закричал чайкой.

На воздухе чешуя переливчатая твердела, но блеска самородного не теряла. Со стороны глянуть — так если бы быка могутного с рыбой соединили. Говорили, в дальних далях таких зверей вылавливали, чтобы позже затевать с ними опасные игры на песке горячем.

Ирфа приласкала караката, почесала между рогами. Рога были острые, размашистые: мог, пожалуй, и волчину поднять, как на вилы.

Сумарок глядел, глаза распахнув, улыбался. Сам налегке остался, а куртку серую, с мехом, Ирфе с плеч отдал. Крепко захолодало; верно, думал, что она из мерзлявых. Отказаться не смогла, тянуло в живое тепло окунуться.

Каракат первым потянулся, дозволил себя по морде погладить. После в садок свой вернулся.

— Красавец, — сказал Сумарок. — Как же ты его втайне от соседей сберегла?

— Земля тут что блин, по воде плавает, на ножах железных, на ножках каменных стоит. Я его к Утице стараюсь отводить, чтобы вволюшку наплавался…

— Вот зачем ты поутру Утицу навещала.

Потупилась Ирфа, кивнула.

— Слежу за ним, как могу, выпасаю, а все же не гусь, иной раз сам уходит. Шалапутит, где вздумается ему, но людей не губит…

Сумарок постоял, подумал, да вдруг хлопнул себя по лбу.

— Так вот какого зверя Сивый следил!

— Что? Какой Сивый?

— Кнут! На талуху думал, на кочергу, а оно вот что…

Ирфа вскинулась испуганно.

— Думаешь, прибить может?

— Сивый-то? Он может. Спрашивать не станет. Пойдем-ка скорее, сдается мне, к озеру спешить надо…