Сирингарий (СИ)

— Может статься. — Кнут задумчиво языком щелкнул. — Но лучше бы ты спросил девку, чего она сама по зорьке на берегу холодном забыла. Едва ли рыбку прикармливала… Да куда ты?

— Как куда? Возницу искать!

— Ох, Сумарок, беда мне с тобой. Сказала же твоя мастерица, что утром они все у озера трутся. Значит, утром и пойдем. Проследим, куда кости тащат… А пока отдыхай.

— А ты что?

Кнут переплет показал.

— А я вот, покуда про поляницу прекрасную да князева сына почитаю, Степаново творение. Угар-мужик, понесло его в дебри…

— Добро,— Сумарок зевнул, к стенке отвернулся. — Только, прошу, ногой не стучи и песни свои не пой. А иначе расскажу, кто там главный злодей-чернодей.

— Это низко.

— Довольно высоко, — пробормотал Сумарок, усмехнувшись.

Уснул все же под песню вполголоса, о достославном великомогучем Воеводе Шестопере. Длинная была песня, бойкая, о том, что в какие бы одежды ты ни рядился, под чьими бы знаменами ни бился, не сравниться тебе с самим Шестопером, первейшим да спорым…

Очнулся на спине. Глаза открыл — темно еще. Шевельнуться никак, ровно все тело колодой обратилось.

А на потолке, прямо над ложницей, сидело что-то. Смотрело. Навроде человек, навроде нет. Голова к спине повернута или маска какая на затылок вздета, не мог сообразить-разобрать спросонья. Держался сущ за матицу ногами-руками, приник телом к дереву, ровно жук.

Сумарок все силы напряг, рванулся — только засипеть получилось. Сущ же застучал руками-ногами, споро к нему подбираясь… И тут замер.

Увидел Сумарок, как на потолок легко кнут впрыгнул, как присел, оскалил зубы железные, прянул — и отхватил голову уродливую. Вздрогнул чаруша, закрыл глаза… А открыл — тут и утро.

Потер лицо, глянул на потолок — ровно не было ничего. Вот видение Сонница причалила.

Пока умывался-собирался, дочка хозяйска, озорь-девка, смешливая да рябая, споро завтрак собрала, поставила промеж прочего миску с орехами. Не простыми, а красными, теми, что из-за моря везут.

Только вот чем колоть, Сумарок сообразить не мог: не каблуками же скорлупу гвоздить.

Тут и кнут пожаловал. Сел за стол, поглядел за Сумароковыми метаниями.

— Чего вертишься, что ищешь?

— Да вот, орехов наколоть хотел…

Сивый молча взял в горсть парочку, сжал кулак.

— Ты, верно, помирать будешь, а все ни о чем меня не попросишь.

— А лбом сможешь?

— Кое-чем иным смогу, да ты, пожалуй, на то и глядеть не захочешь, не то что после есть, — оскалился Сивый.

Сумарок фыркнул, не сдержавшись, рассмеялся.

— Ужас какой, но любо. Твоя взяла.

— Рано тебе еще со мной тягаться, — усмехнулся Сивый.

Откинулся на скамью, наблюдая, точно кот. Знал Сумарок, что кнуты могут пищу или воду брать, да нужды телесной в том у них не было. Вот и сейчас кнут орешки колол-катал, развлекал досужим болтаньем: чаруша толком есть не мог, все смеялся.

Амуланга как-то дразнилась, что у них на двоих поровну ума, оттого и сошлись. В точности как орех красный, что будто из двух половинок клееный.

Под конец, Сумарок, решившись, вытащил из кармана поделку.

— Чтобы долго не ходить. Мы навроде не чужие друг другу, а подарок памятный у одного меня. Вот, чтобы уравновесить…

Сивый бросил взгляд на поделку, смех бросил, нахмурился, постучал ногтями.

— Нельзя, — бросил отрывисто, будто сердито, — кнуты человеческие цацки не носят. Все что на мне, на Тломе сработано-спроворено. Не полагается на себе иметь что-то, хлебным скотом деланное. Лучше девчонке придари, не зря ж покупал-тратился…

Сумарок глаза отвел, обратно убрал.

— Добро, — сказал, — благодарю за компанию, а все же, пора мне к берегу идти.

***

— Не соврала твоя девка, и впрямь, стоят…

— С чего бы ей обманывать?

Близко не подступали. Но, кажется, могли вовсе не затаиваться: никто и головы не повернул.

Как Ирфа говорила, стояли люди рядком у самой кромочки. Все — в ночном, спальном. И глаза прикрыты щитками-лопаточками, как у лошадей. Крепились те щитки к венчикам жемчужным.

На лунный бег подумал бы Сумарок, кабы не толпа. Ночами поодиночке все же бродят, а эти дружно притащились.

Постояли так, глаза тараща, затем дружно развернулись, прочь пошли.

Кнут с чарушей — следом.

Уж мог бы Сумарок один обойтись, но Сивому тоже было интересно, да и не спрашивал особо…

— Взгляни-ка! — воскликнул Сумарок, на озеро оглянувшись.

С воды шел-стелился туман, ровно падымок по осени. Жемчужный, переливчатый, плотный — другого берега не разглядеть. О таковом Ирфа не толковала.

Рука Сивого метнулась к бедру, где обычно плеть носил, пальцы пустоту схватили.

— Меня держись, — сказал, быстро на Сумарока взгляд кинув.

Чаруша кивнул, досадуя, что не догадался светец прихватить. Понадеялся, что проклюнется сонышко, да с утра та же хмара ватная небо полонила. Туман накатил волной, обдал влажной, душноватой прохладой. Ровно простыни сырые натянули, куда ни глянь, все белое с серым. Сумарок застыл, о том памятуя, что метаться вслепую смерти подобно.

Постоял, вслушиваясь. Рукой осторожно поводил. Сечень выбросил, и так, шаг за шагом, вперед пошел по памяти. Захрустели под ногами веточки, уперлась ладонь в кору шершавую. До леска добрел, значит.