Сирингарий (СИ)

Сердце у Милавы встрепетнулось, забилось раненой птахой.

-Сыночек, - вымолвила, - ты ли, родимый?

-Мама, мамочка! Забери меня отсюда, холодно мне здесь, голодно!

Милава протянула руки. Подкатилось, росточком - с малого дитя. Милава ладонями нашла головку, погладила мягкие волосы. Ох, как у отца вьются, подумала. Её косищи были красными да жёсткими, как старые перья, а тут ровно шерсть у ягнёнка.

-Потерпи, сынок.

-Мерзну, мама! Согрей!

Прижался сильнее. Милава обхватила дитя руками, как крыльями обняла.

-Посмотри на меня, мама! Одним глазочком погляди, а и на тебя дай полюбоваться!

-Нельзя, сыночек. Нельзя, горошек.

Заплакал тоненько. Дрогнуло сердце у Милавы. Потянула она плат с головы - ну, подумала, одним глазком гляну, другой сожмурю.

Не успела. Наполовину стащила, как кинулось ей в голову что-то липкое, темное, сбило с чурбана, стиснуло грудь железным ободом… да вдруг разжало когти, отползло…

Милава, ошалев, поднялась на локтях. Разобрала в темноте, как окудник колотит своей палкой какой-то колоб, будто из грязи да костей замешанный, гонит его в дыру, что в стене ямы распалась. Помутнело в голове.

- Лезь из ямы, дура-баба! - шатуном ревел окудник. - Прочь! Прочь!

Милава спохватилась. Подобрала подол, выбралась, едва разбирая лестничку в темноте. Сердце заходилось.

Так и встала на четвереньки, помотала головой, отдыхиваясь. Вдруг - хлестнуло по хребту, болью прожгло. Милава ахнула, выгнулась.

-Дура! Дура! И себя чуть не сгубила, и меня подвела! Вот правду говорят, волос долгий, ум короткий! Один вред от вашего племени! Прочь ступай, чтобы глаза мои тебя не видели!

Так буйствовал, а Милава молчала, пожималась, а потом глухо, по-бабьи завыла, кусая длинные рукава.

Окудник замолк. Помог на ноги подняться, сунул в руки бархатный лопух.

-На-ко. Утрись. - Молвил сердито. - Нечего выть. Домой ступай теперь, да перво-наперво в баню. Омойся. Одежду, что на тебе сейчас, сразу в печи спали.

Милава опустила голову, кивнула. Уже когда у котла стояли, насмелилась спросить:

-Нешто это и правду сыном моим было?

Окудник почесал щеку.

-В огонь надо, - отозвался непонятно, - огонь очищает, слободит. Земля в себя забирает, переламывает, загнивает. Покою не даёт.

Холодно стало в груди у Милавы, тесно. Сыночка своего она земле-землице отдала. Вот, значит, как.

-Ступай, - поторопил окудник.

***

С той поры не стало ей сна. Как ночь, так чудилось ей в углу копошение. Ворочался там глиняный ком, царапал дерево домашнее ломаными косточками, шелестел:

-Мама, мамочка… Холодно мне, голодно…

Забывалась только с рассветом.

Соломушка охала, причитала, но язык не распускала. Про окудника молчала. Понимала: прознай люди саженого, горько им обоим придётся.

Милава с лица спала. Ела только яблочки, дома днем не сидела, в сад выходила. Лежал там пруд, старый, тихий, для утехи выкопанный. Глубокий, с темной непроглядной водой. Милаву он страшил, близко не подходила. Посиживала на берегу, опускалась в высокую траву. Томилась.

Мужа не было, а кроме него, никого Милава не помнила. Нянька баяла, с пожара саженый её вынес, в беспамятстве. На красу польстился, за себя взял. Побаловался, да после сына отступился.

Винил, что сына не сберегла.

Милава и ответить не могла - прав был.

Что за жена она теперь? Ветошь, за ограду кинуть да забыть.

Вечером пришла к забору, села на скамейку, между кустами смородиновыми. Опустила голову на руку, задумалась, соловьев заслушалась. Тихонько скрипнула калитка и нянькин голос проворчал:

-Гулять гуляй, а жену не забывай! Ишь, бесстыдник! Как опросталась, так нелюба стала! Ума хватило взять, ума нет удержать. Где это видано, чтобы птицу с конем вязали?! Его вина, а ее карают!

Милава затаилась. С кем говорила нянька, понять не могла. Соломушка речистой не была, из избы сор не носила. Значит, кто-то свой, домашний, близкий.

-Уймись, уймись, старая! Утихни, - ответили ей и Милава узнала говорившего.

То был старшой уряда саженного, Бучило. Верный человек, при доме столовался, мужу ее правой рукой приходился.

-Не обидит твою лебедушку. Не злой он человек.

-Не злой, да слабый! Нутро труха, гнилое! Уж лучше бы лютовал! - впервые Милава такие грозные речи от няньки слышала.

Дивилась.

-Ишь, разошлась, - устало проворчал старшой. - Иди лучше, спать свою голубку укладывай. Не случилось бы ей в петлю полезть…

-Типун тебе на язык, чирей на поясницу! Мужа ко двору приведи, довольно ему по девкам шататься…

Взялась Милава под сердце. Нешто обманул?

-Жену он ищет, старая, - вдруг проговорил Бучило. - Второй в дом ввести хочет. Сын ему нужен. А с этой, красной птахи, каков теперь спрос.

Охнул вдруг, а нянька забранилась по-черному и взашей вытолкала. Скрипнула калитка, звякнула щеколда.

Пошла нянька в темнеющий сад, по имени Милаву окликая. А та, напротив, к забору прижалась. Метнулась к воротам, приоткрыла калитку и на улицу скользнула.