Сирингарий (СИ)

— Да почитай два солнышка. Все за тобой смотрю. Сперва думал, вдруг опять блевать, захлебнешься...Потом нашел бабку-мальханку, потряс, как за хворым ходить...травки там отваривать, выпаивать-обтирать, прочая лечьба. Ты что-то совсем дохлый был, головы поднять не мог... Ну. К слову, знал, что ногами во сне сучишь да скулишь жалостливо, ровно пес молодой? Раньше вроде не водилось за тобой подобного.

Сумарок испросил у Козы терпения. И мелкой моторики, что бы это ни значило. Тоже развернулся на бок.

Сивый без слов передал ему спицу.

Сумарок глазом выцепил фигурку, бережно потянул за ушко.

В голове не укладывалось, что кнут за ним ходил. Сивому вроде как невместно было над человеком хлопотать.

— Я тут подумал, — небрежно продолжал кнут, — на что тебе братья-вертиго. Я сам тебя всему обучу. Знаю поболее этих...в шляпах.

— Зачем бы тебе, кнуту, со мной возиться? — спросил Сумарок медленно, вытягивая искусно выточенное яблочко.

Сивый только плечами пожал.

Сумарок глянул быстро: сколько смотрел, а все не обвык. Лицо у кнута было злым, резким, узким, ровно кто по льду или светлому камню наотмашь, в сердцах вырубил. Сами глаза — серые, а ресницы да брови — сажевые, иной девке на зависть. Губы тонкие, бледные, зубы за ними вострые, железные. И волосы той же пепельной масти.

Красивым едва ли кто мог бы его назвать.

— Оклемался, сталбыть? — кнут, играя, легонько толкнул его коленом.— Про рыболовцев да сома злокаверзного наслышан уже. Героем себя показал, чаруша, людям на удивление, девкам на умиление. Но когда тебя лихорадка поцеловала-успела?

— Да замерз, видно, пока в Черноплодке купался, — ответил чаруша. — У вас как?

— Пустое. Ровно затаилось. Или вовсе ушло. Варда и девка его верченая на стороне рыщут. Тут еще, как на беду, Солнечко празднуют, игры играют. Или на живца ловить?

— Ловили уж как-то на живца, — проворчал Сумарок.

— Так, разве плохо обернулось? — рассмеялся на то Сивый.

Сумарок хмыкнул, вспоминая.

— Сивый?

— У аппарата.

— ...?!

— Слушаю тебя со всем тщанием.

— Благодарю, — сказал Сумарок, губы облизал, — никак не ожидал, что ты...Что ты меня выхаживать возьмешься. Как бы не к лицу тебе.

Одно дело было в битве подсобить, в работе плечо подставить, совсем другое — вот так за хворым ходить.

— Сам разочту, что мне к лицу, — подмигнул Сивый. — А тебе, деточка, хорошо бы свое умыть да прогуляться: жара спала, ветерок, хорошо...Мне же с наместником князевым словом перемолвиться надобно.

***

Праздник-от, Солнечко, алибо Змиев день, раз в году играли.

В под-брюхе узла, сказывали, сыстари агромадные змеища кублом сидели. Сидели, солнечное молоко сосали. Как управят, так день на ноги захромает. Уходит тепло, стынь наступает...

Чтобы отвернуть беду, пращуры надумали, как Солнечко умилостивить, как силу ему вернуть...

Пуще ярые ленты на шестках вились, громче дудочники-чудочники музыку играли, трепетали на жарком ветру вертушки-соломушки, рвались в небушко пташия, из лыка да бересты крученые, с красными язычками, да со звоном стеклянным в горлышках...

Ликовал народ, ждали-поджидали самоглавного столбового явления, кудеса огневого, солнечного. На текучую воду уже и плоты вывели, плоты, цветами разобранные, а на каждом том плоту по красе-девице...

Парни с девками хороводились, под ручки с подруженьками гуляли, пели песни, карусели крутились, бойко лотошники покрикивали, сластями да квасом приторговывали. Сумарок потолкался среди многолюдства, больше от любознательства, чем по делу. Вертел головой, дивился — чего только не было!

Увидал — качели. Простая доска на веревках, лентами, розочками да птахами бумажными убранная, а задорно! На качелях тех больше парами качались. Сумарока то не смутило. Выждал свою очередь, легко вспрыгнул на доску, на одну сторону налег, на другую...Не успел толком разогнаться, как скакнул в соседки человек.

Сумарок только повернулся сказать по матери, да удержал язык.

— Весело разве одному?

— По мне так вполне, — Сумарок со вздохом ухватился за веревки, а кнут откинулся, разгоняя качели.

Сумарок прикрыл глаза, подставил лицо ветру. Хорошо, подумал. Звуки гульбы — гуд гусельный, лай балалаечный, бой барабанный, хохот да крики — размывались; запахи — травные, печные, людские — таяли. Качение успокаивало. Ровно в зыбке оказался...

Сумарок улыбнулся.

— Ты разве не с князевым наместником должен стакнуться?

— Успеется, — отозвался кнут безмятежно.

Сейчас на кнута он не походил. Обворотился, стал человек человеком. Волос пеньковый, глаз васильковый. Каждый раз, на перепрыжки-переверты Сивого глядючи, думал себе Сумарок: настоящий лучше. Пусть зубы железные, пусть волос сивый. Видал чаруша красавцев писаных. Ни один внутрянку не задел.

Вслух же, конечно, не проговаривал.

Чай, не девка сопливая.

Да и кнуту его слова — как стенке горох.

— Тут такое дело, чаруша — мне с братом надобно до волханки-окаянки успеть. Долго ли управиться — Коза знает. Говорю, чтобы не влезал тут во всякое...

Чаруша только фыркнул носом.

— Уж не тебе мне наказывать.