Сирингарий (СИ)

Бывало, люди и за меньшее на части рвали, булыне ещё свезло. Оттащили в лес, на кончик языка мохнатой пасти. Там - к каменному бараньему лбу–барабанцу, притянули за ноги-руки. Кожу с живого драть будут, догадался булыня и завыл, срывая глотку.

Толпа вдруг разом смолкла, как поле перед грозой. Отпустила, откатилась с шорохом. Булыня разлепил уцелевший глаз, бошку повернул. Между ним и людьми, как на меже, стоял некто.

Откуда только взялся? С Высоты свалился?

- Наш он, кнут, - тяжело молвили из толпы, - отдай его нам.

- За что казните хоть?

Толпа заговорила разом, кнут недовольно качнул головой, вскинул руку, и голос остался у одного – у того, кто первым отважился заговорить. Луне кузнец, разобрал булыня. Важный человек.

- Ребёнка он заел…

- Брехня! – булыня рванулся, отгавкиваясь. – Нет на мне крови! Чист я!

Кнут потер подбородок, глянул сверху. Волосы у него были словно железные, а лицо – молодое, злое.

- Пустые слова или видоки есть?

Кузнец сжал кулаки. Проговорил угрюмо, глядя из-под обожженных бровей:

- Нет таких, врать не стану. Но все знают – он это, больше некому. Как появился, так и пропал мальчонка. Ничего не осталось, ни косточки, ни пальчика.

Кнут поиграл плетью в опущенной на бедро руке. Булыня видел, что сделана та плетка из птичьих клювастых черепков на цепках позвоночных. Клювы поскребли камень, оставили порезы сочиться белесой кровью.

- Хорошо. Срок у вас беру до первого солнышка. Как выйдет он, да коли не сыщу истинно виновного, его кровь – ваша. Хоть упейтесь. Добро?

Булыня протестующе распахнул рот, но пастушок человеков поставил ему ногу на грудь, запирая слова.

- Добро?- переспросил кнут, и железом морозным лязгнуло в голосе.

- Добро, - нестройно откликнулась толпа.

***

- А мы над людьми поставлены, чтобы их охранять, или забыл об этом?

- Как не помнить, любовь моя! – жарко воскликнул Сивый, сбивая плеткой мелкие тени.

Птичьи черепушки клювами щелкали, на лету их склевывали, не давали расползтись гнусу. Пока кнуты беседу беседовали, булыня сидел под деревом, тихий, словно гриб. Молчком сидел, тишком. Подумывал дать деру, единожды спробовал, но длинная рука темного перехватила его, встряхнула, на место вернула.

С той поры не шевелился булыня.Провожал глазами ползущие тени. Лесные, мшистые, животненные... Сколько пешком исходил, до сего дня кнутов не видал, а тут сразу два, и оба по его голову.

Тот, что первым заявился, от лютой смерти упас, прозывался Сивым. Носил простую рубаху некрашеного полотна, с широким воротом, штаны крапивные, обутку крепкую, круглоносую, на ремешках-стяжках, на толстой подошве. Волосы - видом ровно железные - на плечах лежали. Лицо узкое, подвижное, изменчивое, глаза быстрые да светлые.

Второй кнут – Варда. Ростом поболее, имел четыре руки, тёмную масть и норов спокойный. Одежа тож тёмная, рубаха с долгими, по пальцы, рукавами, поверх рукавов тех браслетами убранная, да с головной накидкой, да с длинной полой, по середку бедра. Штаны с карманами, а сапоги, кажется, совсем простые, на завязках. Волосы у кнута густыми были, с мелкими косицами, с лентами, с колокольцами.

На булыню оба глядели мало. И то, что он для них, хлебная скотинка.

- Эй, чучело доходячее, звать тебя как? – вдруг обернулся на него железнолобый.

Пальцами прищелкнул.

У булыни чуть язык не отнялся.

- Пустельгой люди прозвали, - вымолвил, испуганно тараща правый глаз.

Другой, людьми подбитый, не желал открываться.

- Довольно обыкновенная птица, - рассмеялся Сивый, показывая железные зубы.

Булыня поежился. Такими зубами, мелькнула думка, такими зубами впору луну за бок хватать, солнце глодать. Мамка, когда жива была, певала ему песни про сонницу-бессоницу, про железные зубы, восковые ноги…

- Рассказывай, как дело было, - второй кнут неслышно опустился на колени рядом, и Пустельга шарахнулся, едва не разодрал щеку о сучки.

Сивый расхохотался, потешаясь его сполохом. Тёмный кнут поморщился. Взял булыню за щеки, притянул к себе и подул в лицо. Сухой полынью повеяло, травостоем, хвоей…

Пустельга только зажмурился, а всю боль и болячки словно ветром унесло. Будто крошки со стола тряпкой смахнули. Открыл глаза, удивленно поморгал.

- Как так, - шепнул, трогая себя за лицо. Целое, как допрежде, не посечённое. – Сп… благодарю.

- Рассказывай, - повторил темный, убирая руки.

Пустельга глубоко вздохнул и начал.

***

Булыня по Тлому много хаживал. От детства такое обыкновение потянулось, родители оба бродячими были, на одного хозяина батрачили, и плодь свою такими же завели. Пустельга иной жизни не знал, кроме как бродить по узлам и станам, скупать сезонный товарец для хозяина, где честно, где с легкой хитрецой. Постепенно признали его в узлах, первый товар без лишнего торга отдавали. И он в ответ не обижал. Вскорости от семьи отстал, сам-один остался. Думывал взять за себя пригожую разумную девку из какого узла, да пока не сыскал.