Сирингарий (СИ)

В какой-то момент поднял голову и сообразил, что один остался. Прочие как сгинули.

Выругался негромко, сечень выбросил.

Голосом звать остерегся — мало ли кого приманит. Кнуты и без голоса отыскать могли.

— Поздорову, молодец, — окликнули его.

Повернулся, прикрываясь сеченем.

На перешейке стояла девица. Луной облитая, невеличка, в летнике, в рубахе с пышными рукавами, круглолицая, косы корзинкой убраны. Всем бы обычная девушка, если бы не яма во лбу.

Ямка та сама по себе мерцала, посверкивала — ну точно в самом деле звездочка.

Трехглазка, вспомнил Сумарок.

Спит глазок, спит другой, а про третий глазок и забыла.

— Чаруша, — сказала девица, в ответ его разглядывая.

Вдруг — оказалась ближе, ровно кто фигуру по доске двинул.

Остановилась, когда сечень горла ее коснулся. Щекой к щечке лезвия прижалась, улыбнулась.

— Каково орудие, молодец. — Молвила распевно. — Кто устоит? Не бойся. Ты ко мне не корыстно, так и я — с добром.

— Ой ли? Какое от тебя добро, коли ты прохожих сманиваешь да губишь?

Вздохнула на те слова Трехглазка.

— Тех молодцев не я гублю. Я, чаруша, вовсе отчаялась избавителя дождаться, а тут ты сам объявился.

— От чего же тебя избавить надобно?

— От гул-гомона. Он, проклятый, меня стережет, роздыху-покою не дает.

Сумарок помолчал, раздумывая.

Сечень опускать не спешил.

— Какой же гул-гомон, коли местный люд про него слыхом не слыхивал? — промолвил недоверчиво.

— У меня над тварью сей малая власть, злой стрелой даденная. Я и посылаю его выпасаться в лесах, на диком звере выкармливаться, подальше от людских жилищ. А только не одним зверем промышляет, и охотничков до кладов, бывает, схватывает…

Взяла за руку, передала из ладони в ладонь малый огонь: мягкий, круглый, самосветный.

— Вот этот клубочек тебя к лежке гул-гомона выведет. Спит он сейчас, устал…Срази тварину, молодец! Меня освободи, людей обереги!

И — как сквозь землю провалилась.

Вновь птицы ночные запели, ветер донес живое дыхание.

Стоял Сумарок, ошалелый.

— Ума ты лишился, один бродить?!

Сивый прихватил его за локоть, сжал-потянул. Глаза у кнута были злые, чужие.

— Отпусти, — сказал Сумарок, в глаза кнуту глядя. — Сейчас же.

Сивый медленно пальцы разжал. Отступил.

И Степан тут как тут:

— Мы уж думали, рыженький, прибрала тебя злая тварина…

— Или повстречал кого? — спросил Варда прозорливо.

К нему Сумарок и обратился.

— Твоя правда, Варда. Девица-утопица ко мне вышла, молвила — гул-гомон ей страж. Молила избавить.

— Ха! — сказал на то Сивый. — А может статься, гомон людей от девки упасает.

— Вот дела, — ахнул Степан. — Выходит, не врут люди! И какова она, Сумарок? Нарядна, приглядна?

— В темноте не больно разглядишь, — буркнул Сумарок. — Указала она мне, где гул-гомон лежит-спит, сил набирается, клубочек путеводный дала. Поспешить бы нам, покуда не проснулся, не зачуял охоту…

Бежал шарик по воздуху, ровно по дороженьке гладкой.

Сумарок сперва глаз не сводил, затем притомился. Изрядно далеко шагать оказалось.

Уж и сумерки, повернулась ночь на другой бок досыпать.

Сумарок нагнал Варду, зашагал в ногу.

— Что с ним? — справился, кивая на Сивого. — Здоров ли? Вроде как не в себе. Не помню его таким, Варда.

Вздохнул старший кнут, но не поленился растолковать:

— Видишь ли, Сумарок, кнуты — не люди, отдых людской им не положен. Долго можем ходить-бродить, а все же передышка нужна. Одно место нам под сон завещано, и то место — на Тломе.

— Почему же он на Тлом не уходит?

Варда помолчал, ответствовал нехотя, будто сам сомневался:

— Не говорит прямо, но сдается мне, ты тому причиной. Опасается, что пока в отлучке будет, ты что-то вытворишь, в беду попадешь.

У Сумарока лицо вытянулось.

— На кой мне его пригляд?! Я сам по себе управлялся, так и без него не пропаду!

Варда руками развел.

— То же втолковать пытаюсь. Упрям он. Вы двое как коса и камень…

— Искры летят, и оба тупые, — Сумарок аж выругался с досады.

Варда же остановился, поглядел внимательно.

— Или обидел он тебя?

— Нет. — Торопливо отозвался Сумарок. — Нет. Спасибо, Варда. Теперь разберемся.

— Слышал уже, — молвил на это Варда, но перечить не стал

— А далеко путь-дороженька лежит, а и быстренько клубочек тот бежит, — распевно скороговорил себе под нос Степан. — Не ходить бы мне младешеньке одной, не по тропочкам, по жердочкам одной, по стороночке болотистой чужой, а и томно мне, и страшно бедной мне, и головушка моя в огне да полыме, где-то ходит сероглазый мой волчок, где-то летает мой сокол-соколок, а и перышки его железом кованы, а и сердце у него что жерновы, а мне сгибнуть в темноте, сиротушке, захлебнуться мне своею кровушкой…

— Ну, знаешь, — споткнулся Сумарок. — Это как-то не туда.

— Думаешь? — Степан задумчиво поскреб в затылке. — Я так, набрасываю умственно для новой страсти. Что-то дух нашел, преисполнился. Да и страшно, чего таить? Хоть как-то отвлекает. Сложу вот сказку про колдунку огневласую, да переверта сероокого!

— Ну, знаешь, — обомлел Сумарок.

Тут клубочек, до поры по воздусям шествующий, вдруг обвалился-рассыпался, канул в воду без плеска.

Степан крепче сжал светец-огонец, по сторонам лучи бросил.

— Стало быть, здесь вражина хоронится?