Сирингарий (СИ)

Только на что он Сумароку сдался? Выковыривать еще те камешки, красоту ломать…

Сумарок из интереса некоторые погладил: на славу были огранены, искусным мастером, гладкие точно лепестки. А другие под касанием рассыпались искрами, зеркальцами темными обернулись, а в тех зеркальцах радуги-дуги вспыхнули…

— Чудно, — шепнул Сумарок с улыбкой.

Прочь отошел.

Глянул — удивился. Распалась стена, в той стене комнатка малая. Вшагнул туда, а стена возьми да обратно зарасти! Не успел, однако, Сумарок напугаться.

Дух занялся, словно на качелях вверх взметнулся, замерцало все, загудело — и наново распалась стена, октрылся перед Сумароком мир надземный, знакомый. Обрадовался, как можно скорее на траву выскочил.

Оглянулся — поспел заметить, как под воду коробочка уходит, будто под крыло наседки цыплятко. Скрылась, и опять ничего.

А рядом уже Трехглазка стояла, смотрела пристально.

— Выбрался, молодец. Что же, я своему слову хозяйка. Ступай себе. Об одном попрошу — кликни старшего кнута, темного, на разговор. Да не бойся, не обижу — и стрелы Яровой при мне больше нет, и гул-гомона…

***

Сперва, как водится, Козьи рожки показались, лентами увитые, а после уже весь лугар открылся, в пенной шапке цветенья.

Вспугнул из травы высокой какую-ту парочку.

Увидел двор постоялый, увидел кнутов — отпустило внутри, разжалось. Стояли братья друг против друга, в воротах, Варда говорил, по обыкновению своему руки на груди скрестив и на бедрах утвердив. Сивый же стоял, голову опустил.

А его самого первой Даренка заприметила. Выронила корзину, завизжала, что стригунок, да на шею бросилась — не забоялась даже, что утопец притащился.

На ее визг прочие оглянулись, и не успел Сумарок ахнуть, как налетели, заобнимали. Степан его по спине колотил, приговаривал веселое, сестрицы округ щебетали, еще кто-то подтянулся…

— Мы уж, Сумарок-паренек, сокрыли, что тебя кнут приветил, не взыщи, — успел шепнуть Степан, прежде чем Варда его из толпы той легко вытянул, повертел перед собой, наскоро руками прошелся.

— После все порядком обскажу, — пообещал Сумарок.

— Добро, — не стал спорить Варда.

— Тебя Трехглазка на слово звала перемолвиться, — помедлив, сказал-таки Сумарок. — Не знаю, к чему ей. Может, повиниться хочет?

Варда хмыкнул, плеча коснулся.

— Что же. Схожу, перемолвлюсь. Негоже девушку ждать заставлять.

Как сказал, так и сделал. Не в обычае у Варды было пустое болтать.

Трехглазка ждала-поджидала его у самой окраины Пестряди.

— Вижу, не потравила тебя стрела Ярова, — сказала на приветствие.

— И тебе не хворать, красавица, — отозвался Варда. — Зачем звала?

Трехглазка на Пестрядь вдаль поглядела.

— Знаешь ли ты об операторах, ведаешь ли о таковых? — спросила наконец.

Покачал Варда головой.

— Не доводилось.

— Старая кровь, Змиева. Молвят, операторы сподобны были кнутами править. Не мормагоны, не вертиго. Много способнее.

Кнут нахмурился.

— Буде таковы в Сирингарии, вычислили бы, вычистили бы.

— Так и не было их, — улыбнулась Трехглазка. — До этих пор. Скажи, спрашивал ли ты чарушу, откуда бы у него, плоди человечьей, цвета сельного, кладенец-сечень?

— Не спрашивал. Коли взял, значит, сил хватило. Он парень способный.

— Это тооочно, — протянула Трехглазка недобро, посмеялась чему-то. — Верные твои слова, кнут. И браслет ему к руке, и орудие древнее, Колец детище.

Варда руки скрестил.

— Вижу, к чему клонишь. Про операторов откуда тебе самой ведомо?

— Яра-Ярочка сказывал, он, сердешный, любил побахвалиться.

— Его словам половина правды.

— И то верно, — неожиданно согласилась Трехглазка. — А все же, остерегись, кнут. Пригляди за чарушей. Не всякого бы Горница лечить взялась. Не всякий бы ее залами вышел. Уж коли мне про Змиеву Кровь известно, то и другие проведать могут. Верно, и во мне Яра что-то углядел опасное для себя, коли изничтожить поспешил…

Варда молчал голову нагнул. Ничего обещать не стал.

— С чарушей я сам решу. С тобой-то что делать, девица?

Усмехнулась Трехглазка, потянулась, руки раскинула.

— Про меня не заботься. Уйду я нонче, да уведу Пестрядь прочь.

— Как уведешь?

— Да чаруша мне случаем открыл, как ей править. Уж разберусь, набралась ума-то. Прощай, кнут. Может, свидимся еще.

— Прощай, девица, — отозвался Варда.

Повернулась Трехглазка, шагнула к Пестряди — охнула, когда ударило между лопатками понизу, вышло из груди жало стрелы огненной. Рванулась, точно рыба с остроги, да куда там — обхватили ее руки сильные, головушку свернули-скрутили, тело белое на траву уложили.

— Прости, девица, — Варда поглядел в мерцающий, третий глазок.

Недреманный, он и сейчас жил.

И все, что видел-помнил — все кнут сам знать хотел.

Сивый сидел, голову уронив. Сумарок, вздохнув, подошел, рядом опустился.

Волновал ветер вишни, пели в купах птицы, трава мягка была, точно постель добрая. Чаруша сам не ведал, как успел стосковаться.

— Не чаял увидеть. Думал — убил тебя, Сумарок, — тяжелым, медленным голосом первым заговорил Сивый.

— Не сразу меня и прихлопнешь. Я что муха, отлежусь да наново гудеть.

Сивый вскинул голову, взглянул в ответ.