Сирингарий (СИ)

Сумарок вздохнул только. По сю пору не расходились его друзья без того, чтобы прежде зубы друг о друга не поточить.

Отвечал Амуланге, кукольнице-мастерице:

— Первое, он не дурак. Второе — да, один.

— Славно! — обрадовалась Амуланга, хлопнула по плечам. — Вот что, айда со мной до монетного двора? Небось, прежде не катался на таковой упряжке?

— Не доводилось, — признался Сумарок. — И то, разве дозволено, человеку перехожему?

— Так и ты под окном падогом не стучишь, и я — не гулена-варнавка, чтобы веры нам не стало. К тому же, не чужая я самоходу…

Присвистнул Сумарок.

Дурная эта привычка прицепилась удивительно скоро, с плеча на плечо пересела.

— Нешто сама самоходец придумала?

— И рада бы соврать, да не к руке. Вместе с компанией смысленной головы ломали. Пойдем, со стороны все покажу.

Возки друг за дружкой в нитку стояли, утятами за утицей. Большущие, словно короба-лари купчины зажиточного: крыша да стены высокие, по малой дверце в торцах. Одни возки с небольшими оконцами, другие вовсе глухие.

Но все, как один, кожей диковинной обиты — серой, булатной, в наростах-шишках, ровно шлемаки.

Впереди же всех — особый возок.

Амуланга к нему подвела, по бочине похлопала.

— Это вот голова, клюв-иголка. Она направляющая, в ней правильщик-рулевой сидит, за дорогой следит. Погляди, окошки тут рублены и спереди, и по сторонам, и даже сзади. Во лбу светец агромадный укреплен, здесь же рога лубяные пристроены.

— Для чего это?

— А чтобы трубить-голосить, дабы издалека слыхали, с пути убирались, кто замешкался…

Сумарок кругом обошел, дивился мысли мастеровой.

Из возка головного выглянул молодец: больше Сумарока летами, но не старый. Лицом прост да шадровит, глаза умные, волосы под тряпицу алую убраны, а та тряпица узлом на затылке повязана.

Сподобно, решил Сумарок. И волос дольше не грязнится, и в глаза не лезет. На примету взял себе.

— Это Коростель, правильщик наш, — кивнула Амуланга. — А это — Сумарок, парень хороший, надежный. Чаруша, между прочим. Ежели какая напасть приключится, какой сущ привяжется — не даст спуску. С нами прокатится, добро?

— Ну, только ежели как за себя ручаешься, сестрица, — молвил Коростель, подступая.

— Как за себя, — твердо ответствовала Амуланга.

Видно было, что друг дружке они старые знакомые.

Сумарок с Коростелем руки пожали. Ладонь у Коростеля была хорошая: сухая, крепкая, мозолистая.

— Не серчай, чаруша, не в укор тебе, а только важный товар ведем, каждый человек у меня присмотрен, — пояснил правильщик.

— И мысли не было напраслину возводить. Скажи лучше, чем подмочь?

— А ничем. Скоро уже и тронемся. К утру аккурат до кузни монетной домчимся. Обсмотрись, пока стоим. Рассказала-поведала тебе Амуланга про устройство наше самоходное?

— Тебе слово, сведомый, — улыбнулась мастерица, подмигнула Сумароку. — Я покамест проверю, все ли ладно.

Пошла себе, да к артельному напрямик. На девку в штанах мужички особо глаза не лупали. Видать, решил Сумарок, привычные.

***

Коростель так говорил:

— …от находников же, от худых людей возки особо укреплены. Долго думали, чем их облечь, да так, чтобы не теряли в легкости, быстры оставались, а прочны были на диво. Вот, смекнули, кожей укрыли, а кожу ту сняли с водяных лягух-быков, что на зиму валунами перекидываются да так спят. Не всякая стрела клюнет, не всякий топор возьмет, а на всем скаку — попробуй, дотянись! Обрежешься!

Видно было, что Коростель упряжкой гордился. И то верно — главный рулевой-правильщик, человек важный.

Показал чаруше, как возки меж собой хитро повязаны цепами, как лежат поверх них мостки для переходов, как лесенки по хребту тянутся, чтобы сподручнее было латать, коли случится досада, как тянется вдоль каждого опояска с огнями-светцами, что в темноте загораются.

Дорогу, жилу-ток, чаруша сам чуял: будто пальцы к запястью прижал. Билось-отдавалось толчками горячими.

Живой поток под землей шел, близко-близко, да сильный, стремительный.

Коростель подлез под брюхо возку, показал Сумароку полоски на днище.

— Железо это с глубины взято, молвят, от самих Колец Высоты отнято. Я чаю, коли в шарик такое железо скатать, да по жилке голой пустить — побежало бы, что кораблик весенний по ручейку. Они с жилой-током сродцы, один другому откликается. Под самой головой клык имеется, клык этот ныне в ножны увязан, печатями запечатан. Перед самой дорогой отпустим, так он глубоко уйдет, жилу-ток клюнет, через нее силу потянет, а сила та побежит по этим вот полосочкам, как кровь по жилочкам, побежит-взыграет, за собой поманит…

Покачал головой Сумарок, спросил уважительно:

— Неужель надо всю дорогу в голове этой сидеть, глаз не смыкать?

Коростель выпрямился, руки на пояс широкий положил. Весь кушак у него был в навесках да карманцах, а поверху рубашки простой — душегрея кожаная, тоже в зепях нашитых.

Сразу видно делалось, деловой человек, занятой-мастеровой.

Молвил Коростель: