Сирота с Манхэттена

– Умерла? – в растерянности повторил он. – Это невозможно. Нет, нет и нет! Только не моя девочка! Не Катрин!

Он довольно грубо оттолкнул жену, чтобы выместить злость на первом же попавшемся под руку предмете, коим оказалась китайская ваза, стоявшая на столике с мраморной столешницей и гнутыми ножками красного дерева. Фарфоровая вещица с синей росписью разбилась от удара о потемневший от времени плиточный пол.

– Покажи мне эту бумажку! – надрывно крикнул он. – Я поверю, только когда сам прочту, своими глазами!

Адела Ларош, без кровинки в лице, прошла в гостиную и взяла с фортепьяно прямоугольный листок бумаги, чуть смятый. Муж выхватил его, скрипя зубами, с безумным взглядом. Прочитав, издал вопль ужаса, а в краткости этого послания он увидел… безразличие.

– «Катрин умерла в родах на борту. Детали в письме. Г. Д.», – вполголоса прочел он.

– Мы не знаем даже даты смерти, – сокрушалась Адела. – И ни слова о том, где она похоронена. Наша дочь, Гуго! Наше единственное дитя! Мы никогда ее больше не увидим!

Аделе пришлось присесть: от такого потрясения у нее начался приступ удушья. Гуго Ларош, наоборот, забегал между камином и фортепиано, и его лицо превратилось в маску ненависти.

– А мы ведь предупреждали Катрин об опасностях этого путешествия, да еще на седьмом месяце беременности! – буйствовал он. – Но нет! Она бы последовала за своим мужем-деревенщиной в Китай, если б он только попросил! Попадись он мне сейчас, этот Гийом, я бы его пристрелил, как бешеную собаку. Он убил нашу дочь! Слышишь, это он ее убил!

– Замолчи, Гуго, вдруг кто-нибудь услышит, – жалким голосом попросила Адела.

Их горничная Мадлен, которая до этого момента украдкой подслушивала за створками двойной двери, ведущей в курительную комнату, тихонько удалилась. Венсан поджидал ее в кухне. Ему было любопытно, что стряслось у хозяев.

Мадлен бесшумно вернулась в кухню и рассказала о трагедии.

– Мадам Катрин умерла, – шепнула она на ухо конюху, который на данный момент был ее любовником. – И это муж-плотник ее убил, ни больше ни меньше!

– Чушь несусветная! Мсье Дюкен обожал жену.

– Страсть часто ведет к преступлению, – возразила Мадлен.

– Хочешь меня напугать, да? – тихо проговорил он, лукаво ей подмигивая. – Ба! Да мне какое дело? Я совсем не знал мадам Катрин, меня взяли в замок после ее замужества. Хотя жалко ее, конечно.

– Да, она была славная и простая – в отличие от мамаши, – вздохнула служанка. – Пойду-ка еще послушаю. Надо ж узнать, убил он ее или нет.

Венсан чмокнул ее в шею, и Мадлен захихикала от удовольствия. Ни он, ни она не заметили присутствия в комнате третьего, бесшумного как тень белокурого мальчишки, который затаился за мучным ларем[13] из древесины каштана. Жюстен пригнулся еще ниже, затаив дыхание, потом посмотрел на розовую ленту в своей руке – он сберег ее на память о красивой девочке, которую утешал в детской.

«У Элизабет теперь нет мамы, – с грустью подумал он. – Может, она вернется сюда, в замок».

Адела Ларош пыталась держать себя в руках из опасения навлечь на себя гнев мужа. Она выплачется позже, одна, в своей спальне, горюя о дочке – единственном ребенке, дарованном ей Господом. Катрин родилась красавицей – это был чудесный младенец с белокурыми волосиками, которого немедленно отдали кормилице для грудного вскармливания, а потом и няне-англичанке – таким в воспитании, как известно, нет равных.

В десятилетнем возрасте Катрин отдали на полный пансион в религиозное учреждение.

«Я мало ею занималась, когда она была ребенком, да и потом тоже. Не выказывала нежности, – укоряла себя Адела. – Катрин умерла так далеко от меня!»

Тишина, царящая в комнате, отвлекла ее от покаянных мыслей. Муж стоял у окна, сцепив руки за спиной и, судя по его позе, о чем-то напряженно размышлял. Адела знала, что для него это тяжелый удар: Гуго нежно, всем сердцем любил дочку.

– Я дождусь письма, – внезапно проговорил он. – Не знаю, сколько времени займет его доставка во Францию, но я хочу знать все подробности смерти нашей дочки. Адела, закажи мессу за упокой ее души, жители поместья должны знать, что нашей Катрин больше нет на этом свете.

– Да, Гуго, конечно я все сделаю.

– О том, чтобы оставить Элизабет с Гийомом, не может быть и речи. Он не способен позаботиться о ее благополучии. Я привезу ее сюда. Наш долг – обеспечить этому ребенку достойную и безбедную жизнь. Страшно представить, что моя внучка будет нищенствовать в нью-йоркских трущобах!

– Господи, отведи и спаси! – воскликнула Адела, вставая. – Я надеялась, что ты примешь это решение. Я не сумела уберечь Катрин, но для Элизабет стану матерью!

Ларош обернулся, страшный в своем горе. От раздражительности не осталось и следа. Глаза наполнились слезами, и он тихо застонал.

– Адела, мне так больно… – признался он. – Это невыносимо!

– Мы должны были ее остановить, Гуго, не дать ей взойти на этот проклятый пароход!

Вместо ответа он обнял жену, и та с облегчением прильнула к его крепкому мужскому плечу. Смерть дочери отняла у них все силы, опустошила души.