Сирота с Манхэттена. Огни Бродвея

— Лисбет, Чарльз уже тут! Пришел не просто вовремя, но даже раньше! У него в Дакота-билдинг сегодня еще одна консультация, но он решил начать с Антонэна.

— Ма, я еще не одета. Попроси его подождать. Я сейчас умоюсь и прибегу.

— В таком виде? — прыснула Мейбл. — На тебе прозрачная ночная рубашка. Хочешь, чтобы у нашего дорогого доктора случился удар?

— Накину пеньюар и причешусь, — отвечала Элизабет.

Едва Мейбл вышла, она закрыла раздвижную дверцу секретера на ключ, взяла в руку щетку для волос, и ее взгляд случайно упал на шкатулку с драгоценностями, с вечера оставшуюся открытой. Маленький оловянный солдатик мирно сосуществовал в ней с ожерельями, кольцами и сережками.

— Я хотела отдать тебя Жюстену, но как же хорошо, что ты все еще со мной! — тихонько проговорила она.

Повинуясь порыву, она левой рукой взяла фигурку, стиснула в пальцах. Ей внезапно стало грустно, да так, что захотелось плакать. Элизабет вспомнила боль — словно удар кинжалом, — испытанную ею пять лет назад, на пароходе, предположительно в момент, когда Ларош выстрелил в Жюстена. Ей стало очень тревожно, как если бы она снова делила с Жюстеном его переживания.

«После обеда отправлю ему телеграмму. К этому времени он уже должен быть в замке, — сказала она себе. — Если бы Жюстену грозила опасность, я бы увидела это во сне, верно?»

Она быстренько поднесла солдатика к губам, легонько поцеловала. Мейбл снова постучала в дверь, позвала:

— Лисбет! Чарльз говорит, что не может ждать все утро!

— Я уже иду, ма!

Чарльз Фостер всем телом подался навстречу Элизабет, когда она вошла в комнату Антонэна. Влечение, которое он к ней испытывал, было так очевидно, что это с некоторых пор начало раздражать Мейбл. Вот и сейчас доктор жадно смотрел на Элизабет, чьи женские прелести только подчеркивал облегающий шелковый пеньюар.

— Доброе утро, Чарльз! Мы с Антонэном могли бы и подождать часок, — сказала она, здороваясь с ним за руку.

— Зачем, если я знаю, как вам не терпится освободить его от этого ужасного гипса, — отозвался доктор, все еще не сводя с нее глаз. — Вы свежи, как утренняя роса!

Норма, молча стоявшая возле двери в туалетную комнату, едва заметно улыбнулась. Мейбл выразительно закатила глаза.

— Что ж, приступим! — объявил Фостер.

Он дорого бы дал, чтобы остаться наедине с Элизабет, но это случалось очень редко.

— Не бойся, мое сокровище! Доктор не сделает тебе больно!

— Мамочка, я не боюсь!

Врач методично делал свое дело, склонившись над ребенком, но Элизабет была от него так близко, что он ощутил — или решил, что чувствует, — опьяняющий аромат ее тела. И представил ее обнаженной, в кровати.

— Готово! — хрипловатым голосом сказал он.

Антонэн взвизгнул от радости, когда понял, что снова может шевелить рукой. Спрыгнул с кровати и, смеясь и подскакивая, стал носиться по детской.

— Осторожнее! — прикрикнула на него Элизабет. — Ты еще не совсем выздоровел.

— Кости срослись отлично, об этом не тревожьтесь, — сказал Чарльз Фостер. — Что касается краснухи — полное выздоровление займет время.

Доктор поспешно, хоть и с сожалением, откланялся. Его супружеская жизнь не сложилась, и он сгорал от любви и желания к Элизабет.

— Мамочка, а можно пригласить к нам завтра Дэбби? — попросил Антонэн, как только мистер Фостер исчез из поля зрения. — Или мы пойдем гулять в Сентрал-парк? Ты обещала сводить меня на самый верх того красивого маленького замка!

— Нет, Антонэн. Еще несколько дней ты побудешь дома, в тишине и покое, — ответила Элизабет.

— Хитрец! Нарочно разговаривает с тобой по- французски, — посетовала Мейбл. — Лисбет, этой осенью Антонэну в школу! Было бы славно, если бы ты поощряла его больше изъясняться по-английски.

— Да, ма, я так и сделаю. А пока пусть подойдет ко мне и обнимет крепко-крепко!

Она подхватила мальчика на руки и осыпала поцелуями. Он обхватил ее ручонками за шею.

— Ты так хорошо пахнешь, мамочка! Ты — самая красивая в мире! — воскликнул Антонэн, глядя на мать взглядом собственника. — А в школу я не пойду. Хочу всегда быть с тобой!

— Это мы решим позднее, дорогой.

Элизабет нежно его поцеловала. Но тут вернулись воспоминания о ночном кошмаре и она вздрогнула, помрачнела.

«Что же это все-таки было? — спрашивала она себя. — В моем сне дядюшка Жан плакал… Но почему?»

Замок Гервиль, в тот же день

Жюстен медленно брел прочь от костра, пожиравшего останки любимой лошади. Он никак не мог откашляться. Жуткий запах горелого мяса, и эта рвущая сердце боль… Он встал возле столетнего дуба, прижался спиной к стволу и некоторое время смотрел на замковые башенки, на подъемный мост, на подсобные постройки — кухню и кладовые, которые появились позднее, в XVII столетии.

«Лучше уехать прямо сейчас, — думал он. — Здесь меня больше ничего не держит. Ничего! Элизабет, моя принцесса, если б я мог перелететь через океан и тебя обнять!»

Соблазн схватить саквояж и отправиться в Монтиньяк был велик. Антуан Дюкен примет его с распростертыми объятиями, в этом Жюстен не сомневался.

— Нет, с моей стороны это будет трусость, — решил он вполголоса. — Я должен узнать, что тут происходит.