Сирота с Манхэттена. Огни Бродвея

Леон Фоше сокрушенно покачал головой. В голове не укладывалось, что его старинный друг Ларош мог поступить так дурно. Но это были еще не все «сюрпризы». Жюстен, у которого сдали нервы, отошел в сторонку. Допрос Алсида продолжался, но выслушивать его блеяние и самооправдания ему надоело.

«Обойдусь без уточнений, — внутренне бушевал он. — Эта безжалостная скотина и меня сбросила с лестницы. По словам доктора, мне еще повезло, что при падении не сломал шею. Зато Роже будет жить, и это главное!»

Жюстен не пошел дальше порога большой гостиной. Свет там не горел. Взгляд его остановился на покрывале, наброшенном на труп помещика.

— Всё! Больше ты никому не навредишь, — тихо проговорил он. — Да простит Господь твои грехи, а я не смогу. Никогда! Потому что ты — мой отец, и я стыжусь того, что такая кровь течет у меня в жилах, ведь мать была ничем не лучше тебя.

Это обращение на «ты» вышло спонтанным — фамильярность, какой он себе при жизни Лароша не позволял. Но благодаря ей ушли все ограничения, давившие на него последние пять лет. Так он выразил свое презрение, свое отвращение к мужчине, благодаря которому появился на свет.

Открывалась новая страница его жизни.

Монтиньяк, мельница Дюкенов, вторник, 30 мая 1905 года, вскоре после полудня

Антуан Дюкен, сидя под липой, точил домашний инвентарь: малые садовые ножи, косы, серпы. Это занятие он любил. А еще старику хотелось приносить пользу. С утра он поливал огород, за которым старательно ухаживала невестка с тех самых пор, как вошла в семью. Еще на нем были смазка дверных петель, перезавод настенных часов и, самое важное, ведение всей бухгалтерии на мельнице.

Сегодня дома он был один. Ивонн с Пьером поехали на повозке в Вар отвезти муку одному из постоянных клиентов, булочнику. С собой они взяли Жиля, старшего сына, который в свои семнадцать уже работал с ними. Младший сын, Лоран, был в школе. Он и еще шесть одноклассников готовились к выпускному экзамену, и учитель повторял с ними пройденный материал, желая, чтобы парни преуспели.

Погода стояла теплая, в кроне липы, привлеченные ранним цветением, жужжали пчелы. Антуан, на которого это монотонное гудение нагоняло дрему, размеренно двигал бруском48[48], время от времени смачивая его в лохани с водой. Заслышав приближающийся от реки лошадиный топот, он поднял голову и прислушался.

— А вот и наш Жюстен! — прошептал он.

Всадник пустил лошадь рысью и вскоре въехал во двор. У старого мельника вырвался возглас радости.

— Слава Богу! Наш путешественник вернулся! — весело крикнул он.

— Здравствуйте, мсье Антуан! — отвечал Жюстен, спешиваясь.

Он привязал коня к кольцу на стене сарая — там, где тень погуще, после чего направился к липе. Антуан отметил про себя и энергичную походку парня, и его внешнюю привлекательность. На Жюстене была белая рубашка и бежевые штаны для верховой езды, на ногах — кожаные рыжие сапоги. Его белокурые волосы блестели на солнце. Но по выражению лица и горящим черным глазам было ясно: что-то случилось.

— Здравствуй, мой мальчик! Рад тебя видеть, — сказал Антуан, сердечно обнимая гостя. — А я, знаешь ли, тебя дожидаюсь! Что ты вернулся, мы узнали от Ирэн вчера вечером. Кто-то видел, как ты выходил из поезда в Вуарте.

Жюстен улыбнулся, будучи не в состоянии вымолвить и слова.

— Ну что, по рюмочке? — предложил Антуан. — В малом погребке есть ясеневый сидр.[49]. Пробовал такой? Ивонн он всегда удается на славу. Что-то я разволновался, ноги не держат. Сходи возьми бутылочку и два стакана!

— Сейчас, дедушка Туан!

— Все-таки решился называть меня так? Самое время. Да поспеши! Мне не терпится услышать новости об Элизабет и моем правнуке.

Старый мельник задумчиво смотрел Жюстену вслед. Было в его поведении что-то странное.

— Видно, на душе у тебя, мой мальчик, кошки скребут, — сказал он, когда парень вернулся.

— Я всю ночь не спал. Приехал бы раньше, если б смог, но…

— Что — но? Рассказывай, я желаю тебе только добра. Дай-ка бутылку! Открывать надо аккуратно, иначе обольешься.

— Дедушка Туан, я приехал сказать… Гуго Ларош умер.

— А разве это неожиданность? Он был плох, еще когда ты уезжал в Нью-Йорк. Я его оплакивать не стану. Когда именно это случилось?

— Ближе к полуночи. Самоубийство, пустил себе пулю в голову. Для меня это большое облегчение. Я его ненавидел. Стоя над трупом, испытывал только презрение. И не стыжусь этого, но в голове все время крутилось: «Это мой отец. Это мой отец». Целых пять лет я верил, что он хорошо ко мне относится, да что там — любит. Он будто бы раскаялся, хотел исправить свои ошибки. Я часто ломал комедию, изображая почтительного сына, но иногда мне казалось, что я живу нормальной жизнью, что у меня есть семья.

— Но два месяца назад, после откровений Ивонн, все пошло прахом, верно?

— Именно так. Я искал в себе силы простить, как учит нас Иисус, но не смог.

Тронутый его искренностью, Антуан взял Жюстена за руки, пожал их. Он понимал, что парень в смятении.