Сирота с Манхэттена. Огни Бродвея

Знай, что я тебе верен, и так будет всегда. Мы с Ирэн встретились (это та девушка, про которую я рассказывал), и я сказал, что люблю другую. Она расстроилась, в глазах стояли слезы, но все-таки поблагодарила меня за честность.

А ты, моя принцесса? Теперь ты уже не можешь ни выйти за Анри, ни даже встречаться с ним. Меня точит ревность, ведь ты далеко, нас разделяет океан. Ты — моя, и я прошу тебя, даже если до нашей новой встречи пройдут месяцы, не предавай меня! И поскорее напиши. Каждое твое слово — как поцелуй на моих губах, истосковавшихся по твоим. Обнимаю тебя нежно,

Жюстен

Не зная, расстраиваться ей или радоваться — столько любви, но приедет Жюстен не скоро! — Элизабет вложила письмо обратно в конверт. Придется тщательно спрятать его, потому что содержимое подтверждает все опасения Мейбл.

— Мама!

Антонэн подбежал к ней. Вид у мальчика был хмурый, нижняя губка упрямо выпячена. Он прижался к ее коленям, отчего платье примялось, и схватился за подол грязными руками.

— Мне скучно одному! Норма плохая.

— Норма плохая? Нехорошо врать, Антонэн! Возвращайся к ней и поиграй еще минут десять. Я скоро приду.

— Нет, я буду тут, с тобой!

Мальчик подобрал камешек и швырнул его в воду. Потом открыл мешочек с шариками, прихваченный с собой, и стал, хохоча, разбрасывать их вокруг себя.

— Антонэн, прекрати! — одернула его Элизабет. — Ты заслуживаешь порки! Немедленно прекрати!

Прибежала Норма и сразу кинулась собирать шарики из агата ярких цветов.

— Отведи его домой, Норма! Сил моих нет, он все чаще капризничает и злится.

— Хорошо, Лисбет.

— Ты наказан, Антонэн! — продолжала молодая мать. — Час посидишь взаперти, в детской, и сладкого на полдник не получишь. Ты меня расстроил!

— И ты тоже плохая! — крикнул мальчик.

Но Элизабет проявила твердость. Она провожала мальчика и домоправительницу глазами, пока они шли по аллее к калитке. Наконец, вздохнув с облегчением, что опять одна, она вернулась на скамейку. Трагический рассказ Жюстена занимал ее мысли. Воображение живо рисовало самые жуткие моменты: костер, пожирающий останки Районанта, Гуго Ларош с хлыстом в руке, обжигающая боль, когда кожаная плеть хлестнула Жюстена по лицу…

— Даты совпадают, — вполголоса проговорила она. — Мне передалось отчаяние Жюстена, тоска, испытанные им в караульной. Нас связывают незримые узы, несмотря на расстояние. Слава Богу, этот славный парень Роже остался жив, и Жюстен тоже.

Роль во всем этом деле Алин заставила Элизабет призадуматься. Она сама нанимала эту девушку для работы в замке и нашла ее симпатичной. Наверное, ее испортили деньги, а может, имелась и врожденная склонность к пороку. Жюстен выставил эту молодую интриганку за порог через четыре года, но, пользуясь его временным отсутствием, Ларош зазвал свою любовницу обратно в Гервиль при содействии Сидони.

— Благодарение Богу, ноги Алин больше не будет в замке! Жюстен пишет, что она собирается перебраться в Бордо, — проговорила молодая женщина.

И с сожалением вскрыла синий конверт с письмом Анри. Она все не решалась развернуть и прочесть это письмо, заранее зная, что в нем.

Лисбет, милая, красавица моя!

Мы стали женихом и невестой, но с тех пор, как ты носишь мое кольцо, мы почти перестали видеться. Последний раз это было в Сентрал-парке на пикнике, двенадцать дней назад. Дети, считающие тебя второй мамой, спрашивают, почему ты к нам не приходишь.

Я задаюсь тем же вопросом. Я скучаю по тебе, Лисбет. Я так хочу тебя обнять! Знаю, Антонэн болел и ты ходишь на медсестринские курсы. Но много месяцев подряд ты все же находила способ заглянуть ко мне в гости.

Надеюсь, ты скоро придешь и все разъяснится, потому что я уже начинаю волноваться, думая о нашем совместном будущем.

Любящий тебя Анри

— Ну за что мне все это? — вполголоса проговорила Элизабет. — У меня нет выбора. Нам с Анри надо поговорить.

Она какое-то время меланхолически разглядывала спокойную воду в озере и белых как снег величественных лебедей. Когда они втроем, с Антонэном, гуляли в парке, эти птицы восхитили Жюстена.

— Когда ты сюда вернешься, любовь моя? — прошептала она с болью в сердце.

Бродвей, прачечная Моро, в тот же день