Сирота с Манхэттена. Огни Бродвея

— Да, я помню.

— Если это Гийом, я его узнаю, — продолжал Жан взволнованно. — Господи! Это было бы настоящее чудо!

— Дядя Жан, мы должны молиться. Он мог умереть в скорой или по прибытии в больницу.

— Не отчаивайся, племянница! Если твой отец держался столько лет, живя в ужасных условиях, то не затем, чтобы сейчас умереть! Монахини в этом заведении, как я понял, считают его душевнобольным? Вот это может оказаться непоправимо, так что особо и не радуйся.

Французская больница на 34-й улице

У Элизабет дрожали руки, когда она попыталась рассчитаться с водителем такси. Этим занялся Жан, оставив ему щедрые чаевые.

— Скорая уже уехала, — сказала она.

— И что с того? Они добрались намного быстрее нас. Я здесь бывал, примерно полгода назад. Навещал одного матроса, ирландца, с которым познакомился на набережной. Бедняга упал с погрузчика. Теперь эта больница принимает пациентов со всего города. Подумать только! Я мог пройти мимо брата, если это и вправду Гийом, и даже на него не глянуть!

Они постояли перед восьмиэтажным зданием из кирпича и камня. В некоторых окнах еще горел свет.

— Идем, Элизабет, — сказал Жан, у которого сердце грозило выпрыгнуть из груди.

В вестибюле их встретила сестра Бландин. Задержалась взглядом на лице молодой посетительницы.

— Добрый вечер, сестра! Мы уже встречались. Недавно мне стало плохо на улице, и вы мне помогли.

— Я помню. Что привело вас к нам сегодня?

— Это мой дядя Жан Дюкен, и мы хотели бы узнать, что с пациентом, который пострадал в аварии на Бродвее. Вы зовете его Мартеном.

— Которого вы так боялись? Позвольте спросить, почему его судьба вас так интересует?

— Племянница стала свидетельницей трагедии, — сухо пояснил Жан, которого безмятежность монахини раздражала. — И мы пришли узнать, как себя чувствует раненый.

— Похвальное намерение, хоть меня это и удивляет, — отвечала сестра Бландин. — Сейчас Мартен в операционной, его осматривают врачи. Советую вам вернуться сюда завтра или позвонить.

— Я буду сидеть тут, сколько понадобится! И дядя Жан тоже. Здесь, в вестибюле! — постановила Элизабет. — Сестра, ваше время ценно, и я не стану донимать вас рассказами о своем прошлом. Но я уверена: этот человек, Мартен, — мой отец, мой папа, который исчез из моей жизни, когда мне было всего шесть лет. В тот день в Бронксе на него напали бандиты. А этот вот мсье — его родной брат, я привела его сюда, чтобы развеять последние сомнения.

— Племянница все верно говорит, — кивнул Жан. — Мы ночь просидим на вот этой банкетке, если понадобится!

— В таком случае попрошу, чтобы вам принесли чаю! — проявила вежливость монахиня

Ждать Элизабет и Жану предстояло еще очень долго.

21. Воскрешение

Дакота-билдинг, ночь с воскресенья, 9-го на понедельник, 10 июля 1905 года

Был час ночи, но Вулворты еще не ложились. Весь вечер они просидели на софе в гостиной, дожидаясь возвращения дочери. Но Элизабет только что позвонила из французской больницы и сказала, что до утра не приедет.

И теперь Эдвард, который с ней поговорил, расхаживал по просторной комнате, освещенной единственной лампой с опалово-розовым абажуром.

— Что еще она сказала? — спросила Мейбл. — Это действительно ее отец?

— Их с Жаном пока к нему не пускают, — отвечал Эдвард. — И они решили посидеть какое-то время в больнице. Господи, бред какой-то! Этот оборванец — Гийом Дюкен? Но где он был эти девятнадцать лет? Мог бы связаться с семьей во Франции. И почему не разыскивал малолетнюю дочь по интернатам?

— Эдвард, он бы ее там не нашел, — вставила свою ремарку Мейбл. — Вспомни, мы же не ответили на объявление этого негодяя Лароша, опубликованное, когда он был тут, в Нью-Йорке!

— Слава Богу, хотя бы детство у Элизабет было спокойным! Признаюсь тебе, дорогая: я всем сердцем желаю, чтобы Жан положил всем этим бредням конец. Чтобы он не узнал своего брата в этой жалкой развалине, мало похожей на человека. Страшно представить, какую жизнь вел этот тип в самых ужасных трущобах Нью-Йорка!

— Эдвард, прошу, не говори так! Мы еще ничего не знаем. Ты боишься?

— Да, боюсь! За Элизабет, нашу любимую дочку, которую я считаю таковой в силу отеческой любви, которую к ней испытываю. Что значат узы крови в сравнении с неизменной преданностью, заботой и нежностью, которые она видела от нас? Лисбет придет в отчаяние, если ее надежды рухнут, а еще хуже, если Гийом Дюкен окажется жалкой пародией на себя прежнего!

Мейбл кивнула, но с видимым сомнением. Встала, обняла мужа.

— Уже очень поздно, дорогой, и я устала. Пожалуйста, идем спать! Утро вечера мудренее.

Французская больница, понедельник, 10 июля 1905 года, в два часа ночи

Для Элизабет и Жана это был судьбоносный момент. Они проследовали за сестрой Бландин на третий этаж больницы. Посередине длинного коридора монахиня остановилась, указала на приоткрытую дверь.