Сиротка. Расплата за прошлое

Внезапно Эрмин ускорила шаг. Ей следовало попасть на сцену до первых аккордов вальса. Она быстро раздвинула тяжелые шторы из красного бархата и выбежала на светлую дощатую сцену. Зал сверкал под большой хрустальной люстрой с подвесками. Декорации по-прежнему были для «Фауста», но Эрмин это не волновало. Даже не разогрев голоса, она запела, взгляд ее сиял странной радостью. Для нее это было освобождением, бесконечным восторгом: наконец она могла вновь испытать это опьяняющее чувство. Каждое ее слово вибрировало на разных нотах, и, используя всю мощь своего голоса, с невероятной чувственностью она играла Микаэлу, потерявшуюся в ночи, прогоняющую свой страх любовью.

Я убеждаю себя, что ничего не боюсь,
Что за себя я ручаюсь.
Но тщетно я пытаюсь быть храброй,
В глубине души я умираю от страха!
Одна в этом диком месте,
Совсем одна, я боюсь,
Но бояться не нужно,
Мне поможет Господь!

Она полностью отдалась пению, достигнув вершин чистоты и совершенства. Этот крик души она адресовала Тошану и самому Господу, который не должен их разлучить. Но ее необыкновенный голос вызывал дрожь совсем у другого мужчины, который зачарованно слушал ее. Родольф Вонлантен остался сидеть в глубине своей ложи. Он уже собирался спуститься на сцену по специально сделанному для этого проходу, когда перед его взором появилась Эрмин в этом дивном платье, украшенном бриллиантами, со своей молочной кожей и золотистой прической. Теперь он слушал ее, охваченный невыразимым счастьем и вместе с тем унынием. Он безумно любил ее и опасался, что не сумеет сделать своей.

«Если бы только я не потерял свой голос, у меня было бы больше шансов ее завоевать!» — с сожалением думал он.

В его душе звучали сотни оперных арий — настоящая буря, невидимая со стороны, разрушала его рассудок и волю. Он открыл рот, но тут же яростно зажал его рукой. Никогда больше он не сможет петь, никогда не подаст реплики очаровательному созданию, зыбкий силуэт которого он различал сквозь слезы. «Лучше умереть! — подумал он. — Умереть, унося с собой звук ее голоса, память о ее красоте…»

Стоявшая на сцене Эрмин замолчала. Прерывисто дыша, она ждала. Как только из репродукторов послышался вальс, исполняемый оркестром, она стала вглядываться в глубину зала. Но Родольф Метцнер вышел к ней из-за небольших кулис, расположенных за занавесом.

— Вы здесь! — пробормотал он.

Эрмин повернулась к нему лицом, чувствуя себя неловко. Она тут же заметила, что он пошатывается, что ему плохо и глаза его мокры от сук Этого ей было достаточно, чтобы понять, как он измучен.

— Да, я здесь, — тихо сказала она. — Вы страдаете?

Он молча кивнул, не в силах произнести ни слова, затем сделал над собой усилие и протянул ей руку.

— Давайте потанцуем, Эрмин. Как мне отблагодарить вас за доставленное счастье? Счастье, к которому примешивается невыносимая боль. Я слушал вас, и мне так хотелось петь вместе с вами! Но давайте танцевать, вы прекрасно танцуете…

Эрмин любила вальсировать. Она несколько секунд молчала, наслаждаясь музыкой и легким вихрем, в который увлек ее партнер по танцу.

«Он плакал, — говорила она себе. — Я видела его слезы». Она легко понимала его отчаяние, и ее охватило острое чувство сострадания. Один из величайших теноров века, по утверждениям критиков, лишился своего божественного дара, этого уникального, фантастического дара, цену которому она знала.

— Не мучайтесь так, прошу вас, — сказала она. — Мы вальсируем, забудьте обо всем. Родольф, я вас прощаю.

— Эрмин, вы прощаете меня за то, что я похитил вас? Милая моя, возможно, вы сможете меня полюбить? Я бы так хотел, чтобы вы любили меня! — с грустью вздохнул он. — Мой прекрасный кумир! Я был не в силах смириться с тем, что могу потерять вас. Одна только мысль о том, что вы отправляетесь к своему мужу, сводила меня с ума! Здесь вы хоть немного принадлежите мне…

— Нет, простите, я вам не принадлежу, — тихо сказала Эрмин.

— Но, возможно, скоро будете принадлежать!

Он смотрел на ее грудь под шелковой тканью, рельеф ее плеч, розовые губы, напоминающие соблазнительный фрукт, ее щеки и лоб — на все эти сокровища, которыми он жаждал обладать, покрывая их поцелуями. Она ощутила пробуждение его желания и поспешно спросила:

— Родольф, как вам могла прийти в голову такая безрассудная мысль? Даже если вы меня любите! Я же не игрушка, которую можно украсть и присвоить!

— Прошу вас, ничего больше не говорите. Сейчас важно только это мгновение! Вы здесь, ты здесь, ты, которая оживила мне сердце и душу. Наконец ты даришь мне свою красоту и невинность. Я испытываю такую безграничную радость, что мог бы умереть в твоих объятиях.

Его ответ обескуражил Эрмин. Под музыку Штрауса она осмелела, упорно вызывая Родольфа на разговор, чтобы попытаться вернуть его на землю, вырвать из этого любовного безумия.