Сиротка. Слезы счастья

– Мне хотелось бы попрощаться с маленькой девочкой, которую я любила как свою собственную сестру, – с Шарлоттой Лапуант. Я очень хорошо запомнила нашу с ней встречу в общей спальне монастырской школы Валь-Жальбера в тот день, когда монахини конгрегации Нотр-Дам-дю-Бон-Консей уезжали от нас в Шикутими. Она была почти слепой и – то ли к несчастью, то ли к счастью – случайно разбила рамку, которая принадлежала мне и в которой под стеклом была фотография монахини Марии Магдалины, умершей в молодом возрасте во время эпидемии испанского гриппа. Она была своего рода ангелом, спустившимся на землю, и хотела уйти из монастыря ради того, чтобы удочерить меня, поскольку думала, что я – сирота. Вот так Шарлотта вошла в мою жизнь. Впоследствии она ждала меня за кулисами во время концертов, помогала мне преодолеть страх перед аудиторией, делала мне макияж и смешила меня. Она стала матерью, я тоже. Мы надеялись, что наши дети будут расти вместе и что мы с ней разделим многие радости жизни. Однако она нас покинула, и я очень хочу почтить ее память произведением, которое она любила, – арией «Пусть никто не спит» из оперы Пуччини. Прошу вас всех простить меня, если я не смогу спеть ее до самого конца.

По мере того как Эрмин произносила эту свою импровизированную речь, она говорила все громче и громче, слова становились все отчетливее и отчетливее. Многие из присутствующих женщин, растрогавшись, заплакали, время от времени вытирая слезы платками.

Эрмин глубоко вздохнула и подняла взгляд на изображение распятого Христа – возможно, для того, чтобы почерпнуть силы, необходимые ей для исполнения этого произведения.

Органист, у которого имелись обе партитуры, взял первые аккорды из выбранного певицей произведения. Затем наконец раздался голос Снежного соловья. Поначалу тихий, как бы приглушенный, этот голос быстро набрал силу и, усиленный раздирающими душу вибрато, достиг высоких нот. Его тембр был звонким и насыщенным, и он тут же покорил многочисленную аудиторию. Ко всеобщему удивлению, Эрмин спела эту арию на французском языке.

Пусть никто не спит! Пусть никто не спит!
Ведь и ты, принцесса, тоже,
В комнате своей холодной
Лицезреешь в небе звезды,
Что дрожат от страсти нежной…

Киона закрыла глаза, сопереживая той боли, которая, как она сама чувствовала, охватила тело и душу ее сводной сестры. Она спрашивала себя, каким чудом Эрмин удается сейчас так великолепно исполнять эту арию, в ноты которой заложено столько отчаяния. И тут вдруг она поняла: пение мало-помалу освобождало душу Эрмин от давящей на нее тяжести и заменяло ей те исступленные крики, издать которые она не решалась. Это было своего рода отдушиной, способом облегчить свои страдания. Кионе вспомнилось, какой она увидела Шарлотту на следующий день после ее смерти. Одина и Эрмин тогда вызвались обмыть ее и должным образом одеть. Ее тело – легкое, как пушинка – положили на чистую простыню, надели красивое платье из зеленого муслина в золотистый горошек, которое ей подарила Киона. Когда, согласно квебекской традиции, ее положили в гостиной среди ваз с букетами цветов, чтобы к ней могли прийти проститься те, кто ее любил или хотя бы знал, она была похожа на спящую красавицу из сказки. Цветы нарвали Андреа, Иветта и Одина в заброшенных садах Валь-Жальбера.

«Какие тяжелые часы нашей жизни, какие невыносимые моменты! – подумала Киона, сжимая челюсти. – И никто не приходит, никто не пришел!»

Она имела в виду не живых, а тех усопших из числа родственников и просто близких людей Шарлотты, которые вполне могли бы появиться, чтобы сопроводить ее в таинственный мир духов, который люди называют потусторонним миром. Миром, находящимся по ту сторону границы между живым существом, наделенным осязаемым телом и способностью есть, пить, смеяться, плакать и любить, и теми призраками, которых она частенько видела и которые представляли собой лишь силуэты – как четкие, так и расплывчатые; как цветные, так и бесцветные. Усопшие могут являться живым, когда те спят, и это, с точки зрения Кионы, очень любезно и вежливо с их стороны, потому что не вызывает такого шока, как встреча с ними наяву. Можно ведь было считать, что это всего лишь сон, и отрицать существование душ усопших. А вот таким медиумам, как она, умершие являлись в самых разных местах и в самое разное время. Однако в этот день в церкви Сен-Жан-де-Бребёф ни один из них не появился. «Ни ее мать Аглая, ни ее братья Симон и Арман! А ведь все они любили ее, хотя и каждый по-своему», – подумала Киона.

Чье-то всхлипывание отвлекло Киону от ее размышлений: Адель, заплакав, стала звать свою маму. Людвиг тотчас же наклонился над своей дочерью и попытался ее успокоить.

– Мама сейчас высоко-высоко, на небе. Ты когда-нибудь ее снова увидишь, моя дорогая, – прошептал он девочке на ухо.

– Я хочу видеть ее сейчас! – захныкала малышка.