Сироты квартала Бельвилль

— Ты, конечно, горишь нетерпением узнать о своей рыженькой? Должна тебя обрадовать: у нее отличная голова, она все схватывает на лету, и учителя говорят, что при ее способностях она легко перегонит своих сверстниц. Но характер, характер… Большая индивидуалистка, часто не хочет подчиняться общей дисциплине. Упряма как дьявол, нипочем не заставишь делать то, что она считает неинтересным или неправильным. Зато с удовольствием возится с малышами, и у меня уже есть одна идея. Нет, нет, сейчас не скажу. Скажу, когда все прояснится. Прозвище? Да, знаю. Ну что ж, придется ей потерпеть, тут мы бессильны. Ты же знаешь, если ребята что-то придумали… И, кроме того, она держится довольно надменно, это не нравится нашим детям. Зато от собаки они в восторге. А теперь, Рири, расскажи о своих делах, о лицее…

Но тут Анри оказался предельно краток. Собственные дела интересовали его куда меньше, чем дела в Мулен Вьё. И Анриетт и Патош были, наверное, сильно разочарованы этой краткостью. Хотя все понимали…

А в этот час по безлюдной, узкой и белой долине шагала в легкой куртке с капюшоном, закрывающим рыжую гривку, девочка, о которой шла речь. Она старалась приноровить свои шаги к мелким шажкам крохотной фигурки, закутанной так, что напоминала уж не ребенка, а туго набитый ватный сверток. Из свертка на свет божий выглядывали только два серых внимательных глаза и темные точки ноздрей. Казак бежал, разнюхивая что-то впереди.

Еще не прошло и полудня, как Анриетт вызвала к себе новенькую и сказала:

— Ты назначаешься маленькой мамой вот этой девчушки — Шанталь. Ей четыре года. Настоящая мама Шанталь умерла, а папа уехал на заработки так далеко, что не пишет и не дает о себе знать. Все заботы о Шанталь поручаются отныне тебе. Как думаешь, справишься?

Клоди ответила полусердитым, полусмущенным взглядом.

— Надо бы сперва спросить у самой Шанталь, хочет ли она меня в мамы? — Она присела на корточки перед ребенком: — Скажи, Шанталь, хочешь ты, чтобы я стала твоей мамой?

Шанталь своими светлыми глазами очень серьезно разглядывала девочку.

— А ты будешь укладывать меня в постельку, и подтыкать под спину одеяльце, и петь мне песенки на ночь, и еще целовать меня перед сном? — спросила она сурово.

— Буду, если тебе так хочется, — кивнула Клоди.

— А Казак будет моим братиком? — все так же требовательно продолжала Шанталь.

— Непременно будет. Он очень скоро тебя полюбит. — Клоди засмеялась, и Анриетт, внимательно наблюдавшая за этой сценой, увидела, что у рыженькой прелестная улыбка, зубы ровные, как молодая кукуруза, и легко розовеющая от удовольствия кожа.

«А ведь девочка хороша», — успела подумать седая королева.

Шанталь вложила свою ручонку в руку Клоди.

— Тогда я хочу, чтоб ты была мамой, — прощебетала она. — Идем же гулять, моя мама.

Анриетт спросила:

— Так как тебе кажется — справишься?

— Посмотрим, — буркнула та не очень любезно и, свистнув Казаку, ушла со своей новоявленной дочкой.

И вот по дороге к незамерзающему водопаду Во Нуар медленно бредут трое: две фигурки на двух ногах, третья — на четырех. Впрочем, про Казака нельзя сказать, что он бредет медленно. Наоборот, пес в восторге от этого снежного простора, носится по холмам, что-то вынюхивает, роется в снегу, добирается до укутанной снегом травы, с наслаждением фыркает и то и дело подбегает к девочкам. «Я здесь, с вами, я стерегу вас, со мной ничего не бойтесь», — говорят его выразительные глаза под мохнатыми надбровьями. Небо точно присело на горы, слилось со снежными вершинами, и в приближающихся сумерках трудно разобрать, где кончаются горы и начинаются небеса.

Казак зарычал. Навстречу детям двигался маленький коренастый крестьянин в берете с огромной вязанкой соломы за спиной.

Перед ним бойкой трусцой бежали несколько всклокоченных овец.

— Казак, назад! — крикнула девочка. — Ко мне!

— Ко мне! — повторила тоненьким голоском Шанталь.

Казак послушно повернул. Когда крестьянин поравнялся с девочками, Клоди увидела обветренное, жесткое лицо, блестящие маленькие глазки, которые беззастенчиво ее рассматривали.

— А, новенькая? — сказал крестьянин скрипучим голосом. — Чья? Откуда? И собаку я не видел.

— Вы правы, мсье, мы с Казаком — новенькие, — сказала, кивая, Клоди. — Мсье и мадам Жюльен привезли нас только что из Парижа.

— А-а, парижанка! Стало быть, столичная штучка, — сказал крестьянин, спуская на землю свою ношу.

Он вытащил из кармана черную старую трубку, раскурил ее. Видно было, что он решил остановиться основательно и надолго. Трубочка его сипела, покуда он ее раскуривал, и Казак осторожно принюхивался: что за человек?