Сироты вечности

На койке полулежал, приподнявшись на локтях, старик. Его сгорбленные плечи торчали из бесформенной груды серой одежды и выцветших позументов, словно сложенные хищные крылья. Смятый головной убор, когда-то в незапамятные времена, несомненно, гордо именовавшийся шляпой, бросал глубокую тень на серое, в тон форме, лицо. Глаза ветерана были широко раскрыты, над клочковатой седой бородой выступал острый клювоподобный нос. Несколько острых зубов блестели в обрамленном лиловатыми губами зияющем отверстии рта, и, глядя на него, я впервые в жизни осознал, что это – врата, ведущие внутрь черепной коробки. Впалые щеки, заостренные скулы и темные брови обрамляли черные провалы глазниц. Неестественно белые огромные старческие руки, изуродованные артритом, покрылись коричневыми пятнами. Одна нога капитана была обута в высокий сапог, а вторая заканчивалась чуть пониже колена. Из закатанной штанины торчала аккуратная культя – обмотанный бледной, зарубцевавшейся кожей обломок кости.

– Черт тебя дери, парень, где фургон?

– Простите, сэр? – прощебетал я чуть слышно, как сверчок.

– Фургон, чертов фургон, Джонни. Он нам нужен. Да что с тобой, парень? – Старик сел, спустил с койки здоровую ногу и страшный обрубок и начал неуклюже натягивать на себя мундир.

– Простите, капитан Монтгомери… э-э-э… вы же капитан Монтгомери, сэр?

Старик утвердительно хрюкнул.

– Сэр, капитан Монтгомери, я не Джонни, меня зовут…

– Черт тебя дери, парень! – проревел тот. – Заткнись уже наконец и ступай за треклятым фургоном! Нам нужно добраться до могильников раньше Айверсона.

Я открыл было рот, но так ничего и не ответил, потому что Монтгомери вынул откуда-то пистолет. Громадный серый пистолетище, от которого пахло смазкой. Сумасшедший старик, по всей видимости, намеревался пристрелить меня на месте. Я стоял, от ужаса лишившись дара речи, задохнувшись, словно дряхлый конфедерат ударил меня своим оружием прямо в солнечное сплетение.

Тем временем капитан положил пистолет на койку и вытащил из-под нее какую-то громоздкую конструкцию из красного дерева, увешанную ремнями и пряжками. Деревянная нога!

– Ну же, Джонни, – ворчал старик, пристегивая страшную деревяшку. – Я так долго тебя ждал. Раздобудь фургон, будь хорошим мальчиком. Я подожду здесь. Раздобудь фургон и возвращайся за мной.

– Есть, сэр, – выдавил я, развернулся и выбежал из палатки.

Мои дальнейшие действия не поддаются разумному объяснению. Всего-то и нужно было – и каждая клеточка моего испуганного существа вопила об этом – вернуться в штаб скаутов, найти преподобного, рассказать ему, что вместо ветерана мне достался вооруженный безумец, и спокойно лечь спать. Пусть бы взрослые разбирались. Но в тот момент я плохо соображал. Да и, честно говоря, разве десятилетние мальчишки вообще способны хорошо соображать? Я устал, хотел есть, чувствовал себя неуютно вдали от дома, почти полностью потерялся во времени и пространстве и, самое главное – не имел привычки нарушать приказ. И все-таки дело решила именно деревянная нога: если бы я не оглянулся напоследок и не увидел, как он мучительно прилаживает ее к ужасному обрубку, то наверняка бы не раздумывая бросился в скаутский штаб. Я и по сей день твердо верю, что поступил бы именно так. Но как можно было убежать после такого? Ведь он стоял бы там со своим чудовищным протезом, один в сгущавшейся темноте, и напрасно бы ждал меня.

Судьбе было угодно, чтобы в какой-то сотне ярдов от палатки тридцать четыре двадцать четыре стояла запряженная повозка. В кузове лежали свернутые одеяла, но ни возницы, ни грузчиков поблизости не оказалось. Я неуклюже ухватил старых сгорбившихся коняг под уздцы и кое-как развернул телегу. Смирные сивые лошадки послушно потрусили за мной вверх по холму.

Никогда прежде не доводилось мне ездить на лошади или править упряжкой. К 1913 году их успели вытеснить автомобили. По улицам Честнат-Хилла, конечно, иногда проезжали коляски, но их уже расценивали как чудачество. Мистер Эверетт, развозчик льда, кататься в своем фургоне мальчишкам не позволял, а его конь имел обыкновение кусать зазевавшихся малышей.

Так что я вел упряжку очень осторожно, опасливо поджимая пальцы. Мне даже в голову не приходило, что это воровство. Капитану Монтгомери нужен был фургон. Я выполнял его приказ.

– Молодец, Джонни.

На улице, в свете фонарей, старик по-прежнему выглядел довольно внушительно в своем длинном помятом мундире. Пистолет он спрятал, но наверняка держал его где-нибудь наготове. На правом плече у ветерана болталась тяжелая холщовая сумка. Я разглядел эмблему на шляпе и три маленькие медали на груди. Ленточки так выгорели, что цвет было не различить. Голая шея капитана походила на узловатое переплетение веревок, совсем как те, что дома, в Честнат-Хилле, свисали с ворота старого колодца.

– Вперед, парень. Нужно поторапливаться, если мы хотим опередить этого сукина сына Айверсона.