Система РФ. Источники российского стратегического поведения: метод George F. Kennan

Весьма иронично приведенное Цымбурским суждение академика Тарле, что геополитика думает «о будущей географии, а не о настоящей». Но будущее никак не может быть проверено, а «реалистические суждения» о будущем абсурдны. Воля и желание – вот мотив утонченного геополитика. Он позволяет себе желать определенных результатов исследования еще до того, как их получит. Здесь обнаруживается некое сходство с коммунизмом, который также торопился изменить мир, исследуя его лишь по ходу и в необходимой для этого степени (отчего его классик Карл Маркс, не утративший навык интеллектуального любопытства, заявлял: «Сам я не марксист»).

* * *

В глазах такого историциста, как я, геополитика, разумеется, выглядит неправомерным вторжением в сферу действия мировой истории и одержимых ею авангардов. Но после того как все без исключения авангарды свернули себе шею, к чему удивляться, что на арену вышли уцелевшие геополитики? Ситуация опрокинулась. Теперь былым «творцам мировой истории» приходится объяснять, что они имели в виду и что именно собирались сделать с нациями и сообществами, превращенными в инструмент будущего?

Геополитик в сравнении с коммунистом ХХ века просто шалун, вроде гопника из предместий, который редко-редко позволяет себе выйти в центр для драки на Манежке. Не геополитики развалили империи ХХ века, как либеральные, так и тоталитарные. Не геополитики несут ответственность за цифры жертв с несчетными нулями. Хотя, разумеется, геополитики очень завидуют историцистам и рвутся изо всех сил на их место – порулить. Но мотив их нисколько не консервативен!

Цымбурского это настораживало. Он предупреждает против геополитического идеализма, убеждающего «народы и государства жертвовать… своим суверенным существованием ради суверенитета Больших Пространств. Сейчас в России этот вид идеализма ярко обнаруживают писания Дугина». Еще раз нужно отметить правоту Цымбурского: визионерство геополитической субкультуры, безвредный пережиток эпохи ар-деко, помноженный на 3D-визуализации XXI века, породило не сон разума, а его умерщвление. Речь уже не об «убеждении суверенитета жертвовать собой», а об обслуживании суверенитетом нужд мелкой текущей политики. (Ей-богу, даже простая геополитическая осторожность не помешала б весной 2014 года в контексте решений о Крыме.) Цымбурский пророчески иронизирует над «крымской геополитикой», не берущей в расчет «снабжение Крыма днепровской водой, радикально осложняющее “островной проект”».

* * *

За последнее десятилетие, а вернее бы сказать – тридцатилетие, назрела и перезрела задача понимания России. Эта задача не покрывается исследованием трудных вопросов русской политики, истории, социальной жизни и онтологии. Скорее, надо говорить о загадочной избирательности взгляда последних десятилетий, который замещал непроясненную и даже непоставленную проблему поспешным суждением и императивной оценкой. Классическим случаем здесь являются события, которые, даже при простом их назывании – и это ощутимо для каждого, – вызывают внутреннюю эмоциональную и недружественную мобилизацию присутствующих, мотивированных при этом по-разному. Достаточно простого упоминания. Например, «реформы кабинета Гайдара», «1990-е годы», «катастрофа СССР», «ваучерная приватизация», «путинское большинство» и «политика стабильности». Сам акт именования этих тем является для многих непристойным и почти порнографическим.

Вероятно, уже описание самих заглушек и табу позднесоветского-постсоветского мышления представляет собой также запрещенную себе нашим сознанием зону. Этих механизмов много, они разнообразны и генерируют различные категории исключенного российским мышлением – либо генерирующего сами эти табу, что не исключено.

Итак, слишком многое говорит, что нам не удается и, весьма вероятно, не удастся продвинуться в мышлении о России сколько-то далее места, где мы находимся – и где находиться далее невозможно ни ментально, ни морально, ни эстетически. Двигаться придется, и движение в его начальной фазе будет происходить, что неизбежно, в почти бессмысленной или абсурдной форме.

Периода интеллектуальной подготовки к тому, с чем мы встретимся в скором времени, а именно к реальности, у нас не будет. Посему программа критической активности, критических разработок или даже исследований, которая бы началась (допустим) прямо завтра, имела бы значение только при обдумывании причин неминуемой катастрофы того грядущего старта, который еще и не начался. Это дало бы шанс на то, что та будущая неудача, которая наступит скоро вслед за эйфорией начала, попадет в должный интеллектуальный контекст, и дитя на сей раз не будет выплеснуто вместе с грязной водой следующей «великой реформы» или «перестройки».