Система РФ. Источники российского стратегического поведения: метод George F. Kennan

Геополитика и застывшие мысли. Геополитик вечно рассуждает об «обеспечении положения» и «закреплении преимуществ». При этом, как правило, речь идет о неразложимых ментальных атомах, ибо на деле никакие положения, предмостья, коридоры и, тем более, безопасности не бывают ни вечными, ни даже долговременными. В этом смысле геополитика – одно из худших хобби для серьезного политика и дипломата. Но это наводит на мысль, что бесконечные «пространства», которые конструирует и деконструирует геополитик, подобно ребенку, увлекающемуся лего-трансформерами, скрыто-технологично и близко к идее устойчивой конфигурации техник, операций и представлений о ресурсах. (Отчасти то, что Фуко вкладывает в термин «диспозитив».)

Сюда же относятся и термины, которыми буквально измучивают читателя геополитические тексты, – «естественные границы», «естественные союзники» и «естественные пределы». Все это транквилизаторы, убалтывающие аналитический мозг, будто бы он приобрел немыслимую возможность прямо созерцать реальность, as is.

* * *

Мотивы действий внутри геополитической игры спрямляются – чего не позволяет себе добрый историк. Если политик совершает геополитически значимый ход, это почти никогда не объясняют внутренними обстоятельствами (которыми чаще всего это и объясняется), а игрой на глобусе – созданием угрозы другим «мирам», в рамках той или иной Большой игры. Но почему это вообще геополитика, а не история дипломатии?

5

Геополитика России занята проектированием «большого пространства России», притом что российское пространство давно сложилось, фактически безо всякой геополитики.

Пространство России отождествляется с географическим пространством ее (в виде ли империи, СССР и т. п.), обходя центральность задачи держания пространства, инструментом которого и стал «социум власти» по Гефтеру. Его «конструирование» велось средствами колонизации властью своего же населения, уже внутри российской Гипербореи, рухнувшей на Москву вслед нашествию Степи.

Цымбурский постулирует единый импульс к конструированию «своего особого российского пространства из земель, которые обретались бы за пределами коренной Европы, не входя в ее расклад – или могли бы быть изъяты из этого расклада». Справедливое суждение. Но ведь все это происходит уже внутри большого пространства Московской Руси – России. Сотворенного почти вне сознательного конструирования, тектоническим выбросом со стороны Степи и реакцией на него в XIV–XVIII вв.

* * *

«Российские циклы». В. Л. Цымбурский очень дорожил выявленными им циклами «сжатия и расширения» и вообще геополитического ритма системы «Европа – Россия». Действительно, мало кто вообще из рассуждавших о России в последние 100–200 лет не замечает странной повторяемости. Она часто вынуждает говорящего к уточнению: например, что «шестидесятничество» XIX века – это не «шестидесятничество» ХХ века, а Крымская война – не конфликт с Украиной в 2014 году. Разумеется, возвратный ритм России, явная череда обратимостей, обрывов и повторов развития важна и должна быть разъяснена. Но разъяснит ли его портретная модель – то есть упорядочение задним числом реально протекавших по разным причинам событий и политик, движимых разными мотивами, с привязкой текущего момента к тому или иному месту в цикле? Что это подсказывает нам и нашему действию сегодня? а ведь Цымбурский хотел подсказывать! Стремление, столь понятное для многих из нас после 1991 года, но, как выяснилось, коварное.

* * *

Наблюдения Цымбурского почти всегда тонки и интересны. Например, то, что «с начала петербургского периода сама культурная тема России в сознании ее образованного класса изменяет свой смысл». Речь о зарождении новейшего русского универсализма, отличного от староимперского и раскрывшегося в русской культуре XIX века, а затем ленинским и советским зигзагом русской истории. Но почему и к чему здесь «геополитический опыт империи»?

Точно наблюдение Цымбурского о курьезности того, что до 1917 года термины «Восток» и «восточный вопрос» применялись к землям, находившимся относительно России вовсе даже на юго-западе, – к Проливам, Малой Азии, Балканам. Цымбурский замечает, что и сегодня в нашем словаре «Ближний Восток» остается рудиментом взгляда на мировую карту не из Москвы, а «из Европы». Но ведь это и есть цена того самого петровского универсализма. Извлечь петровский проект и импульс из политики империи XVIII–XIX вв. невозможно, не развалив ее всю.