Сито жизни

— Не хмурься так, Мамырбай. Или ты вправду решил, что я обиделась? Я же просто пошутила… — заговорила она.

— Правда?

Глаза джигита заблестели. Он даже не заметил, как крепко обнял, прижал ее к себе. Ни о чем не думал в этот момент, само получилось, просто от радости. Девушка не обиделась, наоборот, довольна была, видя чистосердечную радость джигита. А может, и приятно было ей… Но Мамырбай быстро отпустил девушку, боясь обидеть ее.

— Спой еще, Мамыш. Так хорошо слушать тебя.

— Для тебя я готов на все… все, что пожелаешь. Ни в чем не смогу отказать тебе. Прикажешь прыгнуть с этой горы и умереть — прыгну!

— Зачем говоришь о смерти, Мамырбай. Лучше спой.

Джигит сел напротив девушки и вполголоса запел.

Керез увидела красивую девушку, увидела маленькое озеро среди зеленого леса — поверхность его рябила под слабым ветром. Девушка прогуливается у озера, присела на бережку, ее косы опустились в воду. Волны ласкают их, но напрасно стараются унести с собой… Девушка видит свое отражение — лицо ее печально, она тоскует по любимому… Ее любимый всегда на этом озере поил коней. И она пришла, надеясь встретить его здесь. Ах, если бы на ее счастье и джигит пришел к озеру… Когда он видит девушку — стесняется, не может сказать ей ни слова. Разве найдется на свете что-нибудь прозрачнее, стыдливее, ревнивее, нежнее любви!

Вот появляется джигит. Напоив коня, он жалобно глядит на девушку — не решается заговорить с ней, уходит… Кажется, что джигит уносит с собой жизнь девушки. Еле подняв свои ведра, она идет без сил…

Керез слушала — глаза ее наполнились слезами: жалела молодых влюбленных. Не желая показать, что растрогана, незаметно смахнула слезинку. Ей казалось сейчас, что джигит, молча и грустно уехавший на коне, это и есть Мамырбай. Она тихонько покачивалась в такт пению — почудилось ей, что и каменные стены начали раскачиваться. Кругом разлилось озеро… Пещера превратилась в лодку, и они с Мамырбаем как будто плыли в ней. Волна песни подхватила ее, тянула, уносила все дальше и дальше в светлом просторе…

Песня кончилась — девушка посмотрела безнадежно, как будто потеряла что-то очень дорогое. Как не почувствует Мамырбай, что она хочет слушать еще и еще! Нет, почувствовал, понял! По ее взгляду… И снова увидела Керез, но теперь другое: стремительную, с веселым шумом и брызгами пены реку, пробивавшуюся сквозь густой лес, ясное летнее небо и солнце и счастье двух влюбленных — они бегают, резвятся, играют у воды. Любовь — сильная, как эта игривая, чистая горная вода, — захватила их… Девушка убежала от джигита, упала, споткнувшись о ветку, джигит подбежал к ней, и, когда стал ее поднимать, послышался зовущий голос матери. Девушка побледнела — испугалась… надо скорее возвращаться.

Когда песня умолкла, Керез, раскрасневшаяся, взволнованная, побледнела вдруг, точно как та девушка в песне. Может быть, для Керез нужна была не только, не сама по себе песня Мамырбая, а его слова о любви, его чувство, с которым он пел и которое передавалось ей, которого ждало сердце Керез? Душа ее открылась и принимала в себя каждое сказанное им слово…

Но Мамырбай не пел больше. Взял в руки ветку, собрал полусгоревшие поленца к середине костра. Пламя уменьшилось было, поблекло, казалось — остыло; затем вновь начало набирать силу, подобно соколу, расправлявшему перед полетом сильные крылья. В нос ударил густой дым можжевельника. Такой чудесный, придающий бодрость и силу дым отгонит далеко усталость, сонливость и вялость.

Огонь разгорался. Залетавший в пещеру ветер вздувал пламя, в воздухе словно кружились мелкие золотые волосинки, появлялись и пропадали, играли, гонялись друг за другом. С треском взлетали искры, летели к девушке, некоторые будто целовали ее красивое лицо, растворялись в ее крови, добавляли жара и нежного румянца.

В этот момент снаружи, от подножья скалы, послышался мужской голос — будто гром неожиданно ударил.

— Чу! Чу! Собачья лошадь, ноги тебе связало, что ли?

Вроде бы кто-то поскакал вдоль скалы. Немного погодя послышалось лошадиное ржание. Девушка насторожилась, испуганно посмотрела на Мамырбая, как бы ожидая, что он скажет. Но парень сделал вид, что ничего не слышал, ничего не случилось, спокойно занялся огнем.

Спустя еще небольшое время тишину прорезал далекий крик, встревожил и напугал темную ночь:

— О-о, дьявол!

Джигит и девушка поглядели друг на друга, оба на мгновение затаили дыхание, прислушиваясь, — но нет, опять лишь шелест дождя… Наконец Мамырбай сказал:

— Не бойся. Видно, с коня упал…

— А если умрет?

— Не умрет. Говорят, когда седок падает, верный конь подстилает под него гриву свою, верблюд — свою длинную шерсть, ишак — копыта. Если упал с коня, не страшно…

Костер догорал, дров больше не было, и постепенно пламя уменьшилось, лишь отдельные языки пробегали по раскаленным углям. При их мерцающем красном свете молодые люди устроили два ложа, легли бок о бок. Немного погодя Мамырбай спросил:

— Спишь, Керез?

— Да…

Джигит улыбнулся — ясно понял, что означает этот отпет: «Давай спать». Больше он говорить уже не смел. Оба задремали.