Сито жизни

— Божье наказание, прямо чуть небо не обрушилось! Сколько дождей я перевидала на своем веку, но такого не помню: все расщелины, все ущелья превратились в реки. Посмотреть бы сейчас на наш Талас, и без того бурный, что же после такого ливня! Пригони-ка ближе тот край отары, Керез! Волки недалеко — как бы эти овцы не кинулись бежать. Бедел, верно, сильно замерз, не выходит из дома. С чего это он вдруг вздумал раздеться под ливнем? Ведь никогда не жалел свою одежду, что с ним случилось? Ни холода, ни усталости не замечает. Странно — есть стал мало, вроде стесняется. Если пойдешь в юрту, скажи, чтобы взял из кухни чего-нибудь да поел.

— Он сейчас возле овец. Разве вытерпит, будет лежать в доме в такую пору? — ответила Керез. У нее еле ворочался язык от усталости, говорила с трудом.

— Иди в юрту, дочка! Боюсь, простудишься. Иди поешь и ты чего-нибудь! Небо уже проясняется, теперь никто не посмеет тронуть овец, иди, милая. Кажется, в термосе есть чай, иди выпей, дай и Беделу.

Керез пошла в юрту.

Собаки наперегонки кидались то в одну сторону, то в другую, то наконец немного успокоились, подошли поближе к Буюркан, высунув языки и тяжело дыша. Лишь время от времени взлаивали, повернув морды к Кыз-Булаку, наверное, волк ушел в том направлении.

Наутро небо было чистое, без единого облачка, казалось, оно ничего не видело, ничего не знает — какая там гроза, какой потоп? Когда первые лучи солнца упали на землю, со скалы поднялись несколько грифов. Два остались здесь, кружили над головой, остальные полетели искать добычу в сторону восхода. Какую добычу отыскивают их холодные глаза?..

В ущелье, что ниже дома, валялась баранья голова, клочки растерзанной шкуры. Три маленьких ягненка, унесенные потоком, лежали невдалеке, застрявшие в грязи. Ночью вода вырвала из рук Керез и унесла вниз одеяло — сейчас оно, будто нарочно постеленное, лежит на кустах, а чуть выше — подушка. Буюркан от души смеялась, увидев такое. Постель Бедела ночью унесло со двора вместе с сучьями и хворостом, прибило к завалу камней и грязи — где одежда, где постель, где хворост? Буюркан помахала рукой Беделу, искавшему свою одежду, тот увидел, подошел, схватил все в охапку, отнес и бросил в родник. Вскоре на кустах развешены были сушиться и одежда, и постель.

Керез пошла проведать верблюда, который с ночи продолжал лежать у запруды, накрытый теплым одеялом. Закричала сверху, что верблюд подыхает. Буюркан сунула в руки Беделу большой нож и отправила его к верблюду; если тот и вправду подыхает, надо резать. Хотя она и беспокоилась, думая, что из-за верблюда может подняться скандал, однако успокаивала себя тем, что смогла все же сохранить овец и ягнят. Подошла, но не могла смотреть, как Бедел проколол в двух местах шею верблюда, как вытер нож о траву… В глаза ей бросились придавленные камнями кошмы и одеяла. Увидела торчащий из грязи кончик шелкового одеяла — приданое Керез — и не выдержала, закусила палец, отвернулась со слезами на глазах… столько всего за одну ночь… и верблюда жалко… Какая же это сила — горный поток!

Овцы громко блеяли, казалось, они спрашивали друг друга о пережитом вчера, искали своих ягнят, жалели тех, кого унесло водой. Хотя сердце Буюркан сжималось от боли, она не подавала виду, что переживает. Занималась делами, распоряжалась — вела себя как обычно. Алчадай, показывая, что сочувствует соседке, внимательно осматривала, переворачивая каждого ягненка, унесенного и погибшего в потоке, трогала ногой падаль, оставшуюся после нападения волков, обошла со всех сторон верблюда, потянула за край одеяло, лежавшее рядом… Она была единственная свидетельница несчастий. Зашла в юрту Буюркан, желая своими глазами увидеть, как там теперь. Ей показалось, что юрта опустела — столько вещей пропало. После того как ночью в юрте держали ягнят, здесь был полный беспорядок, пахло навозом. У входа растянулись обе собаки.

Буюркан, не сомкнувшая ночью глаз, мокрая, уставшая, тяжело ступая, подошла от запруды; надо было переставить на новое место юрту, вытащить из-под камней одеяла и развесить их сушиться…

11

Расставшись с Керез, Мамырбай проехал часть пути на попутной машине, теперь он поднимался на перевал, с которого должен был уже увидеть юрту своих родителей.

Настроение было прекрасное. Он думал о Керез, о родителях, о будущей работе; планы, один заманчивей другого, приходили в голову — только выбирай. Мамырбай уже видел, как они с Керез вместе едут во Фрунзе сдавать экзамены в техникум. Впереди было счастье, впереди была — жизнь.