Сито жизни

«Всю жизнь я коплю добро, — говорила она себе, глядя на большую белую овцу, что паслась, выбирая и ощипывая лишь верхушки травы, — и то, что я коплю, с другого бока гниет. То там, то сям собираю шерсть, делаю войлок, а он лежит, и его съедает моль. Старательно вырезаю узоры, изготовляю ширдак — и он у меня пропадает. Для чего я собираю все это? Не захотела слушать слова Мамырбая, а ведь он сказал мне однажды, что человек тогда имеет достоинство человека, если живет одной жизнью с народом, если заботится о благе народа, об общем благе. Ведь и зверь не может заботиться о своем сегодняшнем дне, но разве это человеческое? Нет, правильно живет Буюркан. Я, оказывается, недооценивала ее, не понимала ее силу, человечность. Она все отдает людям — и сколько получает от них! Конечно, отдает все — как по-другому скажешь о том, что бросила в воду все свое добро, все постели, шелковые одеяла! Какая еще женщина во всей округе способна на такое геройство? Да, это геройство! Для народного дела не пожалела ничего. Вот это, оказывается, и значит — быть вместе с народом. И Субанчи такой, а я сдерживала, одергивала, обуздывала его… и этим отдаляла его от людей. И если бы только это… При удобном случае я воровала, припрятывала колхозную шерсть. Копила незаметно для мужа. Я придумала разные способы обмана. Я услышала от кого-то, что если в ночь перед сдачей оставить шерсть на берегу реки, то она впитает влагу и сделается тяжелее. Так я собрала, присвоила много килограммов шерсти. Эту немытую, нечищенную шерсть я сразу пустила на одеяло, потом на ширдак, на войлок… А вот Буюркан — та не позволяла себе такого, она работала честно. И честный труд принес плоды, она стала известна народу, всей стране, она увидела места, которых не видела раньше, она прославилась. Я же так и осталась сидеть в своей юрте, переругиваясь со своим стариком. Если Субанчи тянул меня вперед, то я тянула назад… так и прошло время, много воды утекло. А теперь вот я одинока… Нет, я не останусь одинокой! Вернется мой Мамырбай! Он же умный! И разве посмеет покинуть нас! Как я назову сыном такого, который, не вытерпев упреков, убегает без оглядки. У меня есть муж. Если мы будем вместе, то нам будет легче жить. Раньше я не думала об этом. Я считала, что он никогда не умрет, не уйдет, не состарится, мой Субанчи. Но нет… И если ты человек, то, оказывается, нельзя отделять себя от другого человека, наоборот, нужно привязывать его к себе, делать ближе, дружить с ним, не обижать, относиться с уважением, помогать но мере сил, следить, чтобы он был доволен тобой… Да вот — что сталось с Самедином, проклятым пьяницей… Как напьется, так нарушает покой целого аила, затевает драку, скандалит, преследует тех, кто пытался одернуть его. И все отвернулись от него, весь аил. Как только показывался, прятались не только взрослые, но и дети. Близкие родичи перестали пускать его в дом. Когда же, опять напившись пьяным, он упал и у него разорвалось сердце, к нему не захотели подойти двое его родичей — из боязни, чтобы он вдруг не затеял скандал, не обвинил, что это они свалили его. Разве это не то же самое, что самого себя убить? И я, глупая, множество раз поднимала скандал в своей семье. Если не ругалась с другими, так накидывалась на своего старика. О, что я буду делать, если, когда я умру, он будет радоваться, что отделался от меня, а не плакать?»

Сейчас Калыйпа еще яснее, чем ночью, поняла, что не имущество должно владеть людьми, а люди — имуществом. Жизнь напомнила ей, что быть рабом вещей — значит потерять человечность. Она теперь ясно отдавала себе отчет в том, что, не жалея сына, не думая о его будущей судьбе, хотела привязать его к Маржангуль, интересуясь лишь ее богатством. Подумала — как завтра посмотрит в лицо сына — и пожалела о сделанном.

Так она сидела на склоне, размышляла в растерянности, а в это время, погоняя лошадь, приехал домой Субанчи. Обе собаки, увидев его, не обращая внимания на зов Калыйпы, с визгом бросились к хозяину. Калыйпа с горечью подумала, что даже собаки больше любят старика, чем ее.

Видимо, Субанчи приезжал перекусить; спустя небольшое время он вышел, снова сел на коня и двинулся в сторону того склона, где сидела сейчас Калыйпа.

— Нашел? — нетерпеливо спросила она, когда Субанчи подъехал ближе.

— Разве возвращается тот, кто ушел… разве найдется. Он не изменяет своих решений.

Калыйпе больше всего хотелось сейчас услышать человеческий голос, безразлично чей, чтобы кто-то пришел, чтобы она не оставалась одна. Поднявшись на ноги, она с плачем бросилась к своему старику, обняла.

— Прости! Прости меня! Столько лет я не знала тебе цены, я совершила ошибок больше, чем волос на моей голове, чтоб мне пропасть! Ты ведь был не хуже этой прославившейся Буюркан, я же тянула тебя назад. Проклятое добро! Чтоб оно сгинуло! Идем! Посмотри, какую глупость совершила я, какая вина на мне! Бей, ругай, казни меня! — С этими словами Калыйпа потянула своего старика домой.