Сито жизни

— Мало того, что наказал ее бог, забрав мужа, теперь еще наказал волостной… Эх, дай вам счастья, родившим дочерей, защити вашу честь аллах… Эй, молодухи, вскипятите, поставьте самовар, чай снимет усталость. Что-то сдала я, трудно дышать… Девяносто два года — как девяносто два перевала. Для тех, кто понимает, — ежедневный мой путь — в девяносто два перевала, для непонимающего — просто старуха, сидящая дома. Позовите того Батыркула, у мерзавца от страха глаза чуть не выскочили. Что сказал бы его отец! Еще нет дождя, а он уже мокрый, не смеет поднять головы! Пусть с меня начинает свою расправу волостной, сын Кулчыгана, мне ближе до могилы, чем до почетного угла. А уж после меня пусть расправляется с остальными. Повторяйте — не Калыча, я ударила его. В свое время избила палкой самого волостного Тарпана — не чета сегодняшнему полудурку. Убежал от меня, закрывая руками голову, призывая на помощь мать. Его назову умным: не то чтоб жаловаться на меня… Ох-хо, наоборот, подарил мне чапан, получил мое благословение, принеся мне чай, сахар. От этого он не унизился, нет, — еще выше поднялось его достоинство. Он говорил мне, посмеиваясь: «Такая мать, как вы, осмелившаяся побить волостного, заслуживает высших почестей». И я отвечала ему при народе: «И тебя родила такая же, как я, киргизка, что особенного, что побила тебя». А теперь трусливый Батыркул пусть уплатит за обиду волостного, осквернившего чистосердечный прием и белую скатерть… Эх, мне б сейчас мои молодые годы, побила бы я его, погоняла по всему аилу. Калыча еще пожалела его, оказывается. Эй, молодухи, ставьте самовар!

В юрту вошел Батыркул, — обычно глядевший на всех свысока, был сегодня затравленным. Оказывая почтение, женщины пропустили его, сел на почетном месте рядом с байбиче Бирмыскал. Как ни старался сохранить важность, в голосе звучала растерянность. Байбиче не вымолвила ни слова, пока не вскипел самовар, не был подан чай. Взяв пиалу, сказала, по привычке подняв правую бровь:

— Вспоминать старое равносильно вскрытию старой раны. Не хочется говорить, но как вспомню, досада берет меня. Ты тогда пожалел скот — сегодня это отозвалось несчастьем. Оказывается, у нас нет мужчины, способного зычным голосом прогнать волка, напавшего на аил. Скажи еще спасибо женщине. Не будь Калычи — что б ты делал? Обратили бы тебя в подстилку, играли бы как хотели… Калыча отстояла честь твоего аила. Ну, что надумал, что скажешь?

Батыркул еще не придумал, как быть. Сонно прикрыв глаза, будто подремывая, вертел в руках маленькую пиалу, забыв о чае. Не нашел еще выхода бай — видит его насквозь мудрая байбиче.

— Опускать голову — удел бедного, что уж так маешься, Батыркул. Пусть заберет девятку верблюдиц с верблюдом, если мало, пусть заберет весь косяк кобылиц. Эх, отхлестав его, согнала ведь Калыча почет с головы волостного. Это равно десяти косякам кобылиц. Храбрый из храбрых мужчина не посмел этого сделать. Я довольна местью женщины этому замухрышке. На прошлых выборах, не поскупись ты скотом, я б добилась, чтоб тебя избрали волостным, не его; хоть я женщина, взяла бы в руки весь уезд, точно стадо овец. Знай, Батыркул: если ты в тридцать лет не перейдешь ров, то в сорок не одолеешь хребта. Ты всегда был осторожным, сейчас послушай, что скажу тебе: не таи мести против Калычи. Если б даже она убила мужчину, все равно достойна прощения храбрая женщина.

Есть пословица: заболели глаза — сдержи свои руки, заболел живот — сдержи аппетит. Волостной не унял своей жадности. Куда бы ни ехал, везде притесняет. Хоть я и женщина, удивляюсь в досаде вам, мужчинам, сколько можно терпеть унижение? Если бывает невеста без калыма, не бывает без уважения к обычаям. И Калычу родила мать, и тебя родила женщина. Такова судьба: захочет — укладывает человека спать, будто кошку; захочет — заставит играть, будто обезьяну. Калыча не стала обезьяной, что же теперь будешь делать с ней? Ты скор на расправу, и она точно затравленная тигрица… Боюсь, как бы не уехала, обиженная… Ты был бы ровесником моему среднему сыну, будь он жив, — таковы мои материнские слова. Это все, что хотела сказать тебе. Посоветуйся сам с собой. Плохое не лежит на дороге, по аилу пошли разговоры. Эти разговоры не принесут тебе хорошей славы, Батыркул. Как ты решился стать женщиной?

Батыркул вздрогнул. Всяких слов ожидал, но не этих. Побелели губы. Дернулся было вверх — не смог подняться, — сила сверлящих глаз старухи придавила к земле. Не замечая, растер в пальцах боорсак[19], уронил на скатерть. Перед глазами его возникла Калыча, — привиделось, будто держит в зубах нож…

— Зачем таить месть, я не ребенок, матушка Бирмыскал. Слушал тебя правым и левым ухом — пришло время задуматься, — сказал бай, поднимаясь с почетного места.