Сито жизни

Теперь ты, Серкебай, иди домой. Да не пугайся, что ты озираешься? Даже на старуху свою смотришь с подозрением. Все та же она, прежняя. Или хочешь сказать, что за твое отсутствие подменили ее? Ну-ну, садись же, садись смелее на стул, ты сам его сделал. Думай, — разве я могу запретить тебе думать? — смотри, пожалуйста, на вещи, сделанные твоими руками. Ну-ну, вижу — глядишь на деревянную кровать, ту, что стоит в углу? Сам смастерил ее в годы войны. Хоть был председателем, поехал в горы на ишаке, жалея лошадь, ходившую в плуге. Сам выбрал арчу[6], сам привез в аил. Тем, кто спрашивал, похвалялся, будто сделаешь точно такую же, как у городских… Знаю, знаю, хотя ты и желал иметь деревянную кровать, еще больше хотел, чтобы в доме всегда пахло хвоей, чтобы запах этот как бы окуривал дом, не подпуская прошлое и защищая новое, — вот о чем думал тогда… На словах отвергаешь бога, но твои суеверия сильнее тебя, а это значит, что боишься и желаешь защитить себя, что не забыл ничего, что жива еще в тебе память того твоего преступления, что всю жизнь не можешь простить себе вину… Все это знаю и помню, — вдумайся в слова Прошлого. Да-да, Серкебай, вдумайся, осмотрись, огляди-ка хорошенько свой дом.

Серкебай обводит взглядом комнату. У стены шкаф, который сделал он сам. И вот эти грубые стулья — работа его рук, и круглый стол для еды… И рамка к портрету Ленина в переднем углу — тоже его работы. Он посмотрел на каждую вещь будто с ожиданием. Затем взгляд его дрогнул — возле кухни стояла неподвижно и смотрела на него жена. Серкебай опустил голову, на лбу выступила испарина.

— Что же ты, ведь это твоя байбиче[7], твоя жена? — с насмешкой говорило Прошлое. — А теперь оглянись-ка!.. Вон там, вдали, — видишь? Посмотри-ка на прошедшее, что тянется по нескончаемым дорогам и успело уже покрыться пылью!

Посмотрел. Увидел изодранное в клочья ситцевое платье, красные штанины — и как они цеплялись за кусты, увидел толстые черные косы — одна уже расплелась, увидел… белые девичьи ноги, в кровь израненные колючками…

Сердце чуть не выскочило из груди, в голове загудело, казалось, кто-то ударил по затылку дубиной. Он глянул на ноги жены — вошла с улицы, стоит в сапогах.

— Что так смотришь, будто впервые меня увидел?

— Смотрю не на тебя…

— С ума, что ли, сошел?.. На кого же тогда?

— Сказал — не на тебя!

— Да что случилось с тобой?

— Плохо было мне.

— Когда, родимый?

— Прежде… давно…

— О аллах, что это с ним — совсем потерялся!

— Не потерялся — напротив, пришел.

Старуха всматривалась в мужа и думала с испугом, что у безумных, говорят, глаза наливаются кровью. Взгляд Серкебая прежний. Длинные с проседью брови насуплены, когда же смотрит прямо, то приподнимаются. Однако весь его сегодняшний вид казался старухе подозрительным. Ей, женщине, никогда не пререкавшейся с мужем, была обидна грубость, ей, как ребенку, хотелось плакать. В душе у нее кипело и бурлило; казалось, еще немного — и все выплеснется наружу. Губы у нее побелели, пальцы дрожали. Но Серкебай не замечал ее боли.

— Ну что, видел? — послышался ему голос Прошлого.

— Видел, — ответил Серкебай.

— Родимый, что ты видел, а? С кем разговариваешь?

Оказывается, старая все еще здесь, поглядывает на него искоса.

— Тебя видел. Разговариваю — с Прошлым.

— Что это за прошлое такое, что значит — видел меня? Отчего сердитый, в чем я провинилась перед тобой? Сердце горит от обиды.

— Не я — ты сжигаешь меня!

— Ох, что же это, родимый? Разве я способна сжечь тебя? Здоров ли ты? Слова твои — будто речь безумного…

— Мое безумие от здорового…

— Зачем обвиняешь меня без причины? Зачем придираешься? А сам — что хорошего ты сделал для меня? Я — дура, пошла за тобой, принимая тебя за человека, а получила на всю жизнь — лед да камень! В несчастный, должно быть, день встретилась я с тобой! Да что уж делать, раз предначертал мне подобное сам великий аллах! Скажи, скажи, разве ты был достоин меня? — Старуха, выплеснув горечь, говорила уже спокойнее, а последние слова — с улыбкой. Слез как не бывало. Села поближе к своему старику, попросила присесть и его. Серкебай выполнил просьбу жены. Послушно сел рядом. Но взгляд его по-прежнему искал минувшее, он внимал голосу Прошлого.

— Ты слышал, что сказала тебе твоя старуха?

Голос Прошлого прозвучал на этот раз очень сильно.

— Слышал, — подавленно ответил Серкебай.

Старая испугалась:

— Чего еще слышал, а?

Серкебай увидел, что жена сидит рядом с ним.

— Говори, выкладывай все! Если пропустишь хоть малость, не пожалею тебя!

Это опять голос Прошлого.

— Что слышал? Сказал бы уж, родимый…

— Не скажу!

Старуха, почувствовав неладное, поднялась, грузными шагами прошлась по комнате. Значит, рассердилась по-настоящему:

— Скажешь! Заставлю сказать! Если не заставлю — пусть я буду женой своего отца!

— Что за чушь ты городишь, старая? Что я тебе должен сказать?

— Как это — что должен? Не увиливай. Я всю жизнь откладывала разговор с тобой, теперь я хочу поговорить!

— Эх, оставь меня!

— Уйти мне, да? Уйти? Могу отправиться к своим родным?

— Что ты говоришь? Зачем к родным? Я разве сказал, чтобы ты ушла?