Сито

— Нда, — вздохнул Дим Димыч и заскрипел по ступеням наверх. Бледная, замученная, исхудавшая Нюська спала на руках у матери. Та сидела на краю кровати и смотрела заплаканными, но уже просохшими глазами на маленького человека в дверях детской. Руки и ноги Нюськи свисали веревочными концами.

— Вот так, значит, — кашлянул Дим Димыч и едва ли не со слезой оглянулся на Андрея. — Что ж ты, хрен тебя в грядку, тут устроил? Да как же… Ладно… Будет вам домовой. Через неделю. Не сомневайтесь. Обеспечу.

— Кто-то вроде вас? — растерялся Андрей.

— Какой же я домовой? — не понял Дим Димыч. — Обижаешь. Ты кто? Механик? Судя по дому, хороший механик. А я чиновник. А домовой — это состояние нутра. Понял? А я… Выкрест, можно сказать. В каком-то смысле.

— Больно? — Ирина смотрела на Нюську с укором. Хотела посмотреть с сочувствием, которое поднималось выше горла, давило на выплаканные глаза, а получалось с укором. — Это только боль. Нет никакой мерзости. Есть просто боль. Ты ее просто так видишь. Где она сейчас?

— На шкафу, — прошептала Нюська.

Ирина оглянулась. Боль и в самом деле сидела на шкафу, свесив грязные ноги, и точила коготки. Сейчас, действие таблетки ослабнет, и она начнет вонзать эти коготки в Нюськины виски. Но мать боли не видит. Ей кажется, что Нюська бредит. Может быть, она и в самом деле бредит?

— Понимаешь, — Ирина подыскивала слова. — Так вышло. Тебе она представляется грязной и злой девчонкой. Я говорила с врачом. Она сказала, что если бы ты думала, к примеру, о змее, то твоя боль представилась бы тебе змеей. Это персонификация. Ты хочешь отделить боль от себя, а не представив ее, отделить сложно. Понимаешь?

— Нет, — захотела мотнуть головой Нюська, но замерла от стонущей боли в затылке. И змея, которая свилась кольцами на шкафу, довольно зашипела.

— Нет, — повторила Нюська. — Она не часть меня. Она — отдельно!

— Подожди! — вскочила Ирина, привлеченная шумом за окном. — Кто-то приехал.

У калитки стоял шотландец. Он был маленьким, ростом даже меньше Дим Димыча, который и привез его на своей машинке, но ничем не отличался от шотландца. На голову его была надета шапка-беретка с вороньим или черным куриным пером в ней. Под шапкой имелось округлое лицо с выдающимися вперед скулами, дугами бровей и подбородком. Уши торчали в стороны, как им и полагалось, нос был прямым и смотрел вперед и вниз. Усы в этом смысле следовали направлению ушей. Под подбородком на фоне белой сорочки чернела бабочка галстука. Ниже начинался черный жилет, перекрещенный полосой пледа или платка, закрепленного на плече сверкающей заколкой. Еще ниже имелся пояс, свисающий с пояса кошель и точно между поясом и острыми сухими коленями — клетчатый в складку килт. Чуть ниже имелись гольфы и башмаки со стальными пряжками.

— Вот, — пропыхтел Дим Димыч, вытаскивая на середину двора тяжелый чемодан, перетянутый ремнями и застежками. — Заказ прибыл.

— Почему он такой нарядный? — прошептала Ирина, которая замерла на крыльце.

— Шотландец, — пожал плечами Дим Димыч. — Брауни по-ихнему. Говорят, интересный экземпляр, но я ни бельмеса по-шотландски, он ничего по-русски. Я даже имени его не знаю.

— И как же с ним говорить? — спросила Ирина.

— Только этого еще не хватало, — вытер пот со лба Дим Димыч. — Ни говорить, ни называть, ничего. Я предупреждал. Его нет.

— Что, и смотреть на него нельзя? — спросила Ирина.

— Да хоть обсмотрись, — вздохнул Дим Димыч, — ну ладно, я поехал. Кажется, ему здесь нравится. Скажите, что вы его берете.

— Что сказать? — не поняла Ирина. — Да и мужа нет, вы же с ним договаривались?

— Какая разница? — топнул Дим Димыч. — Он не вам будет служить, а этому дому. Ну так и говорите от имени дома. Скажите что-нибудь. Ну, не знаю… — почесал затылок агент. — Скажите о’кей, что ли.

— О’кей! — выдохнула, почти простонала в открытое окно Нюська.

Шотландец поднял голову, прищурился, просветлел, затем скорчил горестную гримасу, оглянулся на Дим Димыча, снова посмотрел на Нюську, вздохнул, кивнул и начал осматриваться.

— Нюська! — уже бежала Ирина в дом.

Весеннюю глину брауни месить не стал, потому как земля успела подсохнуть. Но он точно так же обошел вокруг дома, не обращая внимания на Ирину, которая металась в доме от окна к окну. Подергал штакетник на границе участка с соседом, постоял у поленницы дров, заглянул в баньку, в сарай. Понюхал компостную кучу. Сунул нос в почтовый ящик, прикрученный к калитке, неодобрительно покачал головой, подошел к крыльцу, взял в руки выставленный хозяйкой стакан молока и лепешку, понюхал, скривился, размочил в молоке лепешку и вывалил угощение в миску к Джеку. После этого начал раздеваться.

Ирина отпрянула от окна и побежала по лестнице к дочери. Та сияла:

— Мама! У него синие трусы с белым косым крестом! Круглый животик и волосатая грудь! А хвоста нет!

— Нюся! — подошла к окну Ирина.

Брауни уже всовывал ноги в сапоги. На голову он натянул колпак, на себя надел холщевые порты и такую же рубаху почти до колен. Парадная форма аккуратно лежала на чемодане. Над чемоданом был пристроен черный зонт.