Сицилиец

Отправляясь в долгий обратный путь, Гильяно послал Пишотту вперед – посмотреть, нет ли карабинери. Они договорились, что тот свистнет в случае опасности. Ослик легко вез сыр и не упрямился, поскольку перед выходом получил неплохую награду. Они шли уже два часа, медленно спускаясь в предгорья, без всяких признаков надвигающейся опасности. Потом Гильяно увидел за спиной, где-то в трех милях, караван из шести мулов и всадника на лошади, который двигался той же тропой. Если ее знали другие торговцы с черного рынка, полиция могла устроить тут засаду. И снова Тури предусмотрительно отправил Пишотту вперед.

Еще через час он нагнал Аспану, который сидел на валуне, курил сигарету и заходился кашлем. Аспану был бледен; не следовало ему курить. Тури Гильяно сел с ним рядом передохнуть. С самого детства между ними действовал молчаливый уговор – не командовать друг другом, поэтому Тури ничего не сказал. Наконец Аспану затушил сигарету и сунул почерневший окурок в карман. Они пошли дальше: Гильяно вел осла под уздцы, а Аспану шагал следом.

Тропинка вела в обход дорог и деревенек, но местами на ней попадались древнегреческие резервуары, где вода лилась изо ртов покосившихся статуй, или развалины норманнских замков, столетия назад преграждавших путь захватчикам. Тури Гильяно размышлял о прошлом и будущем Сицилии. Думал про своего крестного, Гектора Адониса, который обещал приехать на следующий день после Фесты и помочь ему заполнить бумаги для поступления в Университет Палермо. При мысли о крестном сердце Тури сжалось от горечи. Гектор Адонис никогда не ходил на Фесту; пьяные мужчины могли посмеяться над его ростом, а дети, многие из которых были выше, – жестоко обидеть. Тури не понимал, зачем бог задержал рост этого человека, одновременно наделив его голову столькими знаниями. Он считал Гектора Адониса самым умным человеком на свете и любил за доброту, которую тот проявлял к нему и его родителям.

Он думал об отце, который тяжело трудился на своем клочке земли, и о сестрах в поношенных платьях. Марианнине еще повезло, что она такая красивая и смогла найти мужа, несмотря на бедность и суровые времена. Однако больше всего он беспокоился о матери, Марии Ломбардо. Даже ребенком Тури чувствовал, насколько она разочарована, насколько несчастна. Мать вкусила богатых плодов Америки и не могла быть счастлива в нищем сицилийском городке. Его отец много рассказывал о тех славных деньках, и она неизменно разражалась слезами.

Но он изменит жизнь своей семьи, думал Тури Гильяно. Он будет много трудиться, выучится и станет таким же великим человеком, как его крестный.

Они вступили в рощицу, одну из немногих в этой части Сицилии, где остались, казалось, только белые валуны и мраморные карьеры. За перевалом начинался спуск к Монтелепре; тут следовало остерегаться рыскающих в окрестностях патрулей национальной полиции, карабинери. К тому же они приближались к Куатро Молине, перекрестку четырех дорог, где приходилось быть особенно осторожными. Гильяно натянул поводья осла и махнул Аспану рукой, приказывая остановиться. Они постояли в молчании несколько секунд. Ни одного постороннего звука – лишь мерный гул бесчисленных насекомых, напоминавший визг пилы где-то вдалеке. Они миновали перекресток, а потом снова оказались в лесу. Тури Гильяно вернулся к своим мечтам.

Тут деревья расступились, словно их раздвинула чья-то рука, и они вышли на прогалину, усыпанную мелкими камешками, из которой прорастали молодые стебли бамбука и редкая травка. Вечернее солнце уже садилось; оно казалось бледным и холодным над гранитом гор. За прогалиной тропинка убегала по спирали вниз, в сторону Монтелепре. Внезапно Гильяно вынырнул из своих грез. Левым глазом он уловил вспышку яркого света – словно огонек спички. Рывком остановил осла и дернул за руку Аспану.

В тридцати шагах от них из зарослей вышли незнакомые мужчины. Их было трое; Тури Гильяно смог разглядеть их жесткие военные фуражки и черную форму с белым кантом. Его затошнило от отвратительного чувства разочарования и стыда – их все-таки поймали. Трое мужчин веером разошлись в стороны, приближаясь к ним, держа оружие наготове. Двое были молодые, с наивными румяными лицами, в фуражках, нелепо сдвинутых на затылок. В излишнем рвении они тыкали в воздух своими автоматами.

Карабинери в центре был старше, с винтовкой в руках. Фуражка закрывала его изборожденное оспинами и шрамами лицо до самых глаз. На рукаве у него красовались сержантские нашивки. Вспышка, которую заметил Гильяно, была солнечным зайчиком, отскочившим от стального дула винтовки. Мужчина мрачно улыбался, уверенно целясь Тури в грудь. При виде этой улыбки отчаяние Гильяно сменилось гневом.