Сицилиец

Гильяно рассмеялся — от его благоговейного трепета не осталось и следа, им уже овладело радостное предвкушение того, что сейчас произойдет.

— Более того, — сказал он, — я смею упрекнуть вас в том, что вы не сдержали своего святого слова. Вы обещали прощение мне и моим друзьям и нарушили свое слово. Теперь и вы и церковь поплатитесь за это.

Кардинал покачал головой.

— Я и шагу не сделаю из этого святого места. Убей меня, если посмеешь, — и тебя проклянет весь мир.

— Я уже удостоился такой чести, — ответил Гильяно. — Если не поступите так, как я требую, мне придется применить силу. Сначала я перестреляю всех священников, потом свяжу вас и заткну вам рот. Если же вы покорно пойдете со мной, я никому не причиню вреда, и через неделю вы сможете вернуться в свой собор.

Кардинал перекрестился и пошел к двери, на которую указал ему Гильяно. Дверь выходила в задний дворик, куда остальные члены отряда уже подогнали лимузин кардинала с его шофером. Большая черная машина была украшена пасхальными букетами цветов, а по обеим сторонам радиатора висели флажки князя церкви. Люди Гильяно захватили и машины других сановных священнослужителей. Гильяно подвел кардинала к лимузину и сел рядом с ним. Еще двое сели вместе с ними в салон, а Пишотта сел впереди, рядом с шофером. Кортеж помчался по городу, беспрепятственно минуя патрули карабинеров, которые отдавали им честь. Гильяно велел кардиналу в ответ приветственно поднимать благословляющую руку. На пустынном участке дороги кардиналу приказали вылезти из машины. Здесь их поджидала другая группа людей Гильяно с носилками для кардинала. Бросив машины и шоферов, они исчезли в горах, растворившись в океане цветов.

Гильяно оказался верен своему слову: в пещерах гор Каммараты кардиналу подали великолепный обед, ничуть не хуже, чем в его дворце…

Итальянские газеты точно взбесились от возмущения, в то время как сицилийцами владели два противоречивых чувства: ужас при мысли о содеянном кощунстве и греховное ликование от того, что карабинеры остались в дураках. Но была еще и огромная гордость за Гильяно, сицилийца, перехитрившего Рим, — теперь он стал самым главным из «уважаемых людей».

Чего же, думали все, хочет Гильяно от кардинала — какой выкуп? Ответ напрашивался сам собой: огромный.

Миссия святой церкви — заботиться о душе, и духовенство никогда не опускалось до заключения мелочных торговых сделок: пусть этим занимаются помещики и богатые купцы. И церковь немедленно заплатила выкуп в сто миллионов лир. Однако Гильяно преследовал еще одну цель.

— Я простой крестьянин, — сказал он кардиналу, — и не знаю божественной премудрости. Но я ни разу в жизни не нарушил своего слова. А вы, кардинал католической церкви, при всех ваших крестах обманули меня так, что язычник-мавр в подметки вам не годится. И не надейтесь, что ваш священный сан спасет вам жизнь.

Кардинал почувствовал дрожь в коленях.

Гильяно продолжал:

— Но вам повезло. Вы нужны мне еще для одного дела. — И он дал кардиналу прочесть свое Завещание.

Поняв, что его жизнь вне опасности, кардинал стал с интересом просматривать документы, содержавшиеся в Завещании. Увидев записку, которую он в свое время дал Пишотте, кардинал перекрестился.

— Мой дорогой кардинал, — сказал Гильяно. — Расскажите духовенству и министру Трецце про этот документ. Вы видите, что в моих силах уничтожить правительство христианских демократов.

Если же я умру, вам не поздоровится. Завещание будет припрятано в надежном месте, до которого вам не добраться. А если кто-то сомневается в моих словах, пусть спросит у дона Кроче, как я поступаю со своими врагами.

Венера оставила Гильяно через неделю после того, как был похищен кардинал.

Три года приходил он через туннель к ней в дом. В ее постели ему было тепло и спокойно. Она никогда не жаловалась, никогда ни о чем не просила — только бы ему было хорошо.

Но в тот вечер все разворачивалось иначе, чем всегда. Они по обыкновению предались любви, а потом она вдруг сказала, что уезжает во Флоренцию к родственникам.

— У меня слабое сердце, — сказала она. — И нет у меня больше сил сходить с ума от страха за твою жизнь. Мне все снится, что тебя убивают у меня на глазах. Карабинеры ведь убили моего мужа перед его собственным домом — пристрелили, как зверя. Они все стреляли и стреляли, пока его тело не превратилось в кровавое месиво. Мне снится, будто то же самое происходит с тобой. — Она притянула к своей груди его голову. — Послушай, послушай, как бьется у меня сердце.

И он услышал. Любовь и жалость захлестнули его, когда он услышал беспорядочные удары… Она плакала, а он молча гладил ее густые черные волосы.

— Ты никогда раньше не боялась, — сказал он. — Ничего ведь не изменилось.

Венера усиленно замотала головой.

— Тури, слишком ты стал беспечный. Ты наделал себе врагов, опасных врагов. Твои друзья боятся за тебя. Твоя мать бледнеет, стоит кому-нибудь постучать к ней в дверь. Рано или поздно с тобой что-нибудь случится.

— Но сам-то я ведь не изменился, — возразил Гильяно. Венера снова заплакала.