Сицилия. Сладкий мед, горькие лимоны

С нашей последней встречи Леопольдо мало изменился. Его красивые седеющие волосы и борода казались такими же, какими были в тот вечер, когда мы сидели за столом напротив друг друга в «Охотничьем клубе», разве что в них появилось чуть больше седины. У него были чрезвычайно выразительные карие глаза, удивительный взгляд — недоверчивый, ироничный — и прекрасное чувство юмора. Казалось, он находится в постоянном движении. Даже когда он сидел, его левая нога непрерывно отплясывала джигу. Он погружался в общение и выныривал из него. В течение какого-то времени вполне мог хранить молчание, а потом разражался анекдотами, комментариями или объяснениями, которые всегда были четкими и убедительными. Он был целеустремленным и стопроцентно порядочным человеком, что само по себе замечательно в обществе, которое не очень ценит порядочность.

К нам присоединилась Федерика, высокая, элегантная женщина, всегда безукоризненная в том, что касалось ее внешности и суждений. Поначалу ее необыкновенная человеческая теплота и ум скрывались за природной застенчивостью. Федерика не сицилийка, а римлянка, и у меня было чувство, что она играет роль буфера между Леопольдо и окружающим миром, но я так и не понял, кого именно и от кого она защищает: то ли Леопольдо от внешнего мира, то ли внешний мир от Леопольдо.

За ланчем к нам присоединилась мать Леопольдо, синьора Родригес, женщина старше восьмидесяти, прожившая последние шестьдесят лет в этом доме и содержавшая его в идеальном, неизменном виде. Она была наводящей страх пожилой леди, этакий «ходячий конфликт» с прической, сделанной горячими щипцами, и затемненными очками. Она передвигалась с палочкой, слегка кривя губы. Несмотря на ее преклонный возраст и очевидную дряхлость, я воспринимал синьору Родригес как символ исчезнувших приличий и правил, среди которых — едва ли не диктаторское отношение к еде.

Обед проходил в весьма официальной обстановке, за столом, накрытым льняной скатертью, на котором — в полном соответствии со старинными традициями — лежали серебряные столовые приборы и стояли тяжелая стеклянная посуда и цветы. Нас обслуживали мажордом-филиппинец в белой куртке и белых перчатках и горничная — странное сочетание двадцать первого и девятнадцатого веков.

В какой-то момент было трудно совместить этот устоявшийся, очень старомодный порядок с бурлящим городом за окном, с Интернетом и со всеми прочими атрибутами современной жизни. У меня появилось ощущение, что я оказался среди героев романа Джузеппе ди Лампедузы «Леопард». Разумеется, в романе описано столкновение старого, закоренелого режима с непреодолимой силой новой жизни.

Впечатление, что этот ланч — фантастическое продолжение позапрошлого века, усилилось, когда мы начали с блюда, которое было подано на знаменитом обеде, описанном в шедевре Лампедузы: как объяснила синьора Родригес, это вариант пасты аль форно[68], запеченная pasta casareccia[69] с телячьим фаршем, крутыми яйцами, томатами и многими другими приправами. По словам синьоры, секрет этого блюда кроется в его корочке.

— Каждый должен попробовать хотя бы кусочек этой корочки, чтобы почувствовать разницу между хрустящей оболочкой и тем, что находится под ней, — произнесла она, и это прозвучало не как совет, а как команда. — Смесь недолго выдерживают в духовке, потом вынимают, перемешивают и снова ставят в духовку. Так она равномерно пропекается внутри и покрывается хрустящей корочкой.

Второе блюдо было еще более изысканным и полностью соответствовало традициям того времени, когда богатые monzu держали французских поваров и достижения французской «высокой кухни» были поставлены на службу сицилийским продуктам и сицилийской любви к вкусной еде. (Monzu — сицилийская версия слова «мсье».) Это был высокий пирог с дивным, едва ли не бисквитным тестом, совершенно не похожий по вкусу на горьковатую пасту аль форно, с легким привкусом апельсина и чего-то еще, а вот чего именно — этого я так и не понял. Это блюдо вызвало дискуссию на тему, было ли это мягкое или песочное тесто, и что такое на самом деле паста фролла[70], и какие версии ее существуют. Дискуссия протекала весьма оживленно.

Возможно, у этого блюда и французская форма, но начинка — настоящее воплощение Сицилии: насыщенная, тщательно продуманная, богатая и одурманивающая. Она была приготовлена из крупных кусков рыбы-меч в кисло-сладкой смеси томатов, каперсов, цуккини и лука. Рыба-меч из моря, каперсы с острова Пантеллерия, томаты из Нового Света, а сам кисло-сладкий соус — наследие римлян. Федерика совершенно правильно назвала это блюдо «основательным». Оно было настолько основательным, что мне пришлось попросить вторую порцию.