Сюита №2

— Как вы поживаете?? Как чувствует себя ваш муж? Мне так хотелось узнать о вашем самочувствии, и я хотела, но события в жизни, словом, мне не удалось, — сбилась Анна, с трудом подбирая нужные слова, и не зная, о чем сказать можно, а что говорить не стоит. Анна с сочувствием посмотрела на Эдельтруд и с облегчением осознала, что растерянна и взволнованна не меньше ее самой.

— Не хотите ли пройтись? Мне, кажется, нам будет легче обо всем поговорить? — спросила ее фрау Остеррайх и резко поднялась со скамейки.

— Да, конечно, если вам будет угодно, — растерянно согласилась Анна, и послушно последовала за фрау Остеррайх, чей шаг был широк, размашист и решителен в противовес коротким и робким женским шагам Анны.

Но Фрау Эдельтруд так и не произнесла ни слова, пока они не дошли до конца Английского бульвара, и лишь остановившись в том месте возле парапета, где не было ни души, Эдельтруд, наконец, глядя прямо в глаза Анне заговорила:

— Мы вам так благодарны, если бы не вы, я даже не знаю, мне страшно представить, что случилось бы, — с чувством произнесла фрау Остеррайх и взяла хрупкую ладонь Анны в свои узкие сухие, но крепкие руки.

— Вам не за что меня благодарить, скорее это Дэвид…, — споткнулась на полуслове Анна и быстро поправила себя: — месье Маршалл. — Анне отчего-то не хотелось, чтобы фрау Эдельтруд знала об их связи, прежде всего потому, что в глубине души все же стыдилась своего статуса, а может оттого, что и вовсе не была в этом статусе уверена. К счастью фрау Остеррайх была в океане своих собственных мыслей и эмоций, так что не заметила, как Анна, назвала месье Маршалла фамильярно по имени, впрочем, она ее и не слушала.

— Если вы здесь, — продолжила Эдельтруд, — значит, вы больше не работаете у Жикелей, так как я точно знаю, что еще вчера они отбыли в Париж.

— Да? — безучастно переспросила Анна, возвращаясь мыслями вновь к Дэвиду.

— И я очень этому рада, потому как, пожалуй, нельзя найти во всей Франции, более бесчестных людей, чем эта ничтожная семья! — со злостью воскликнула фрау Остеррайх.

Анна удивленно посмотрела на взволнованную Эдельтруд, но возражать не стала, лишь внимательно всматривалась в уставшее, осунувшееся и злое лицо немки. Честно признаться меньше всего ее сейчас волновала семья Жикелей, все ее мысли были поглощены только Дэвидом и ее собственной судьбой. И была б она чуть посмелее, то тотчас прервала бы эту беседу, и, откланявшись, удалилась, сохраняя свой хрупкий покой, но чувство такта и милосердия, словно путы, не дали ей двинуться с места, и она покорно чуть наклонив голову вправо, продолжила слушать фрау Остеррайх.

— Хотя, во всем виноват мой муж. После поражения в войне и краха Империи, Хуго, был так подавлен, он отдал все, для величия Германского рейха, и после такого предательства, он не имел в себе моральных сил оставаться там, и я его понимаю, но переехать во Францию, где тебя будут ненавидеть и презирать. Глупец. И я пыталась отговорить его, но он меня не слушал. И конечно, как я могла его оставить, я поддержала его, хотя и не была согласна, ведь это не безопасно, не безопасно ни для меня, ни для детей. К счастью, мы уезжаем, — вдруг неожиданно воскликнула Эдельтруд, а ее сухие руки дернулись к покрасневшим от гнева щекам. И эта краска ярости была единственным подтверждением, что под сухой, как пергамент кожей еще теплится жизнь, а сердце снабжает тело кровью.

— По правде я вас совсем не понимаю …, — едва слышно произнесла, сбитая с толку Анна. Она не могла понять, какое все это имеет отношения к ней. Может фрау Эдельтруд нужно было просто выговориться, что ж, тогда она выслушает ее, и поддержит, вот только едва ли ей это по силам, ее жизнь итак находилась в хаосе и сумятице, так что чужой беспорядок, едва ли был ей подвластен.