Сюита №2

Холодный, влажный и густой воздух, запах мокрого дерева, дождя, запах земли и чуть примятой травы. Влажный пар, срывающийся с любимых и трепетных губ. Он был похож на встревоженного мерина, такой красивый и благородный, такой утонченный и прекрасный. Николай. Ее любовь к Николаю, была как ранняя заря перед восходом, так скоротечна, так мимолетна, и нежная, и грустная, как только что набравший цвет, на стебле сломленном, и оттого, увядшем. Любовь как память, любовь воспоминанье, и чистое и безупречное, но лишь оттого, что жизнь так и не обретшее. Тогда как чувство к Дэвиду, было таким реальным, осязаемым, не идеальным и не совершенным, но настоящим и вызревшим ко времени. Но разве ж реальности настоящего по силе соперничать с идеалом прошлого?

И так и не разобравшись в своих чувствах, Анна вернулась в номер. Она только сейчас увидела два отельных конверта, с красивым почерком, но с неидеальным французским, и сразу же поняв от кого они, тотчас дрожащими руками вскрыла их.

В первом конверте лежала стопка денег. Ее щеки залились краской, словно ошпаренная стыдом, она сразу же положила деньги в комод, не желая не то, что не держать их, но даже не видеть. Словно деньги те были из раскаленного металла, и жгли ей пальцы. «Как по-мещански, как вульгарно, как плата за ласки», — горько подумала Анна и взяла в руки другой конверт. Тот конверт был с маленькой запиской, буквально из пары слов, вполне в его духе, коротко, без чувств, и лаконично, но так чтоб все было понятно без сомнений:

Энн. Конверт для непредвиденных расходов. Не стал будить. Вернусь через пять дней.

Дэвид М.

В тот день Анна открыла для себя Ниццу заново. Город, казавшийся ей самым прекрасным городом на свете, когда во власти любви она видела все в розовом цвете, для человека одинокого уже таким не казался. Пообедав в скромном кафе, в противовес тем ресторанам, куда ее водил Дэвид, Анна прогулялась по Английскому бульвару, немного посидела на скамейке, рассматривая прохожих с тем же отстраненным любопытством, что и он, будто невольно в его отсутствие, переняв эту привычку.

Март, все больше французов, все меньше англичан, приезжавших в Ниццу подобно стае перелетных птиц на зимовку, скрываясь от дождя, сырости и холодов неласковой Британии. Вот прошла французская семья, он высокомерен и чванлив, его достаток в неизмеримом объеме его талии, она же сухощава и натянута как тетива, трое детей, с большой разницу в возрасте, старшему не меньше шестнадцати, а младшему едва исполнилось три года. — Счастливы ли они? — Спросила себя Анна, рассматривая их с любопытством, словно на примере других, пытаясь понять, что есть счастье и как оно должно выглядеть со стороны, коль на себе его представить не было возможности. За ними молодая пара, верно опять французы, она так красива и так свежа, и он, так горд своим трофеем, что обошелся ему не дешево, судя количеству брильянтов на ее тонкой гибкой шее. Два сухопарых англичанина, без дам, из жадности, наверное, — подумала Анна, так как каждый мог найти здесь пару без труда, и лишь скупердяй или бедняк был обречен на одиночество в Ницце.

И снова мысли вернулись к Дэвиду. Кто она для него? Трофей? Или благотворительности акт?

И целых пять дней, и столько мыслей, и столько дум и нет ответа на вопросы. Находясь в водовороте событий, ты принимаешь решения спонтанно, руководствуясь скорее эмоциями, чем разумом, и так легче. Но остановившись, осознаешь, пришло время все обдумать, и принятые тобой решения прошлого и выбор будущего, вот тут и начинаются мучения. И мы, люди, ошибочно полагаем, что разум должен нам указать верное решение, тогда как по большей части, он лишь ввергает нас в пучину сомнений, не давая ответов, а единственное верные поступки мы совершаем лишь сердцем и никак иначе.

— Простите за беспокойство, — чей-то приглушенный голос окликнул ее, а плеча коснулась сухая твердая рука.

Анна испуганно обернулась. Перед ней стояла женщина, лет пятидесяти, ее черты лица казались ей знакомы, но от неожиданности, она не могла понять, где и когда ее видела.

— Прошу прощения, что напугала вас, — деликатно извинилась женщина, и присела на скамейку рядышком с Анной. — Я так рада, что увидела вас, не иначе чудо, ведь я так много думала о вас с той ночи и даже поручила мужу разыскать вас, чтобы отблагодарить.

— Фрау Остеррайх?! — удивленно воскликнула Анна, наконец, узнав, в сухих и прямым чертах лица, немку с соседней виллы, пожар на которой так круто изменил ее жизнь.

— Да, это я. Как я рада, что вы сами узнали меня, и мне не пришлось объяснять, то что объяснить порой не просто. Но зовите меня просто Эдельтруд, — попросила ее фразу Остеррайх.