Сюита №2

Море заволновалась, вспенилось барашками, и брызги от самых смелых волн, что стягивают гальки с берега к себе на дно, как вор карманник, к себе в подол утягивает прохожих сбереженья, ударили первыми каплями о мостовую.

Он взглянул на парапет, усыпанный людьми, словно воробьями и не поверил своим глазам.

Вцепившись в поручни, как если бы боялась саму себя, больше чем волн, и смотря куда-то вдаль, стояла она. Виновница его былого счастья и сегодняшней печали.

На самом деле, Анна смотрела не вдаль, а на вполне конкретный объект, на казино де ля Жете. В дымке поднимающихся в воздух брызг, он напоминал плавучий остров в тумане, он то тонул, то выпрыгивал вновь, то вновь погружался в облако морских капель и лишь острый трезубец сирены, вопреки легендам, не заманивал заблудший морских путников на мель, а указывал им путь, словно маяк, чтобы те не разбились о скалы.

Это был ее первый выходной за месяц. Измученная и опустошенная, она пришла на море, с робкой надеждой исцелить и восстановить то, что жизнь разрушала годами. Но разве ж морю это под силу?

Постояв у самого края берега, она немного прогулялась по набережной, и, найдя первую свободную скамейку, с облегчением присела отдохнуть.

Теперь-то она знала, что нет ничего опаснее попытки отблагодарить за милость. И если денежный долг, вернуть возможно, то как отдать долг не материальный? Как отплатить за добро, не попав в ловушку вечной благодарности, и обязательства не осязаемого и незримого, а потому неисчерпаемого. Стремясь поступками, помощью и служением выразить признательность Остеррайхам, она попала в капкан своей же доброты, что люди часто признают за слабость. Желая отплатить им за помощь и кров, она того не ведая превратилась из помощницы в прислугу, причем самого неблагодарного ранга, когда выполняешь поручения сразу всех членов семьи, без отдыха и права на жалованье. Устройся она к ним на работу как подобает, а не из милости, она могла бы потребовать оплату за свой труд. Но как просить денег, когда тебя приютили, подобно сироте, пусть и великодушный, но строгий благодетель. И та кротость, и та податливость ее натуры, что делают ее притягательной для других, для нее же самой обернулось ловушкой. И не выбраться, и не спастись.

Что ж, некого винить кроме себя, подумала Анна, вглядываясь в линию горизонта, словно ждала спасенье. Без денег, без выхода и без надежды.

Как вдруг, чьи-то руки тяжело легли ей на плечи. Она испуганно вздрогнула и обернулась.

Ее самое горькое разочарование и трепетный восторг и тайной страсти упоение предстали перед ней. Не в образе бесплодного духа, о котором она украдкой грезила в своих мечтах, а в образе человека, из крови и плоти, при том едва ли достойного и сотой доли чувств, которые она к своему стыду к нему испытывала.

— Если ты так хотела скрыться от меня, то разве ж верным решением было вернуться в Ниццу? — саркастично, с жесткой улыбкой, неожиданно спросил он, и отстранился, словно устыдился своего жеста, когда коснулся ее.

— Здравствуй, Дэвид, — тихо прошептала она. Все мысли вылетели из ее головы. Она пыталась вспомнить, отчего покинула его, но не могла. Не было ни одного, сколько бы то ни было действенного и достаточно весомого аргумента, отчего она ушла в тот день. Анна отчаянно цеплялась, за то, что ей когда-то сказала о нем фрау Остеррайх, но теперь, спустя время, все сказанное о нем, ей казалось таким нелепым и глупым. Таким же нелепым и глупым, каким она сама себя чувствовала в эту минут, будто нагая перед ним.

— Мне стоило тогда, оставить тебе письмо, или дождаться тебя. Мне следовала все объяснить, — сбиваясь, начала оправдываться Анна.

Казалось он ее совсем не слушает. Ей даже показалось, что он готов развернуться и уйти. Какой же жалкой она чувствовала себя сейчас. В его глазах читалось презрение и безразличие.

Впрочем, она вновь ошибалась.

Он смотрел на нее и с любопытством и с любовью, с обидой и с жалостью, и все чувства сразу, вот только едва ли хотя бы одно из них, можно было достоверно прочесть на его лице.

За эти месяцы она изменилась. Он мог бы сказать, она выглядит дурно, и без того белые косточки, казалось, стали прозрачными, ее огромные темные глаза светились каким-то лихорадочным блеском, блеском отчаяние и безысходности.

В миг, вся та злость, что он все эти месяцы испытывал к ней, за то, что она покинула его, куда-то испарилась. Он любил ее, а значит жалел.

— Пройдемся? — просто спросил он, и протянул ей руку, чтобы она могла о нее опереться.

Она не отвергла его, но как только он помог ей встать со скамьи, тотчас отстранилась.

Некоторое время они шли молча. Анна заметила, что шаг его стал тяжелее обычного. И Дэвид изменился за эти месяцы, чуть набрал вес, чуть обрюзг, и с тайной радостью она осознала, что выглядит он не важно, с тайной радостью только потому, что про себя она знала, что эти месяцы, дались ей так тяжело. Она исхудала, и то смятение и отчаяние, что царило в ее душе, измотало и словно обескровило ее, превратив лишь в былую тень той, кто она была раньше.