Сюннёве Сульбаккен

— Все ли меня хотят слушать? — спросил Аслак, усаживаясь верхом на стуле, который стоял возле стола. Остальные гости тоже расселись вокруг стола.

— Ну конечно все, — сказал жених, наливая Аслаку стакан водки. — Я тоже тебя прошу.

— И многие меня просят? — снова спросил Аслак.

— Думаю, что да, — ответила молодая девушка, сидевшая на скамейке, и пододвинула ему бутылку вина. Это была новобрачная. Ей можно было дать лет двадцать, у нее были светлые волосы, худое тонкое лицо, большие глаза и глубокая складка вокруг рта. — Я очень люблю, когда ты рассказываешь, — прибавила она. При этом жених пристально посмотрел на нее, а отец жениха на сына.

— Да что и говорить, в Нордхауге всегда любили послушать мои истории, — сказал Аслак. — Честь вам и хвала! — крикнул он и залпом осушил стакан, поданный ему шафером невесты.

— Давай рассказывай! — послышались голоса. — Расскажи про цыганку Сигрид!

— Не надо, это очень страшно, — воспротивились другие, особенно женщины.

— Расскажи про битву под Лиром! — попросил барабанщик Свен.

— Давай лучше что-нибудь повеселее! — сказал какой-то долговязый парень.

Он был без пиджака и стоял, прислонившись к стене, а его правая рука словно невзначай пробегала по волосам молодых девушек, сидевших возле него. Девушки громко возмущались, но не выказывали ни малейшей охоты пересесть на другое место.

— Я вам сейчас буду рассказывать то, что сам захочу, — вдруг сказал Аслак.

— Черт побери! — выругался какой-то старик; он лежал на кровати и курил, одна нога у него свешивалась на пол, а другой он изо всех сил пнул красивую куртку, что лежала на спинке кровати.

— Не трогайте мою куртку! — закричал парень, стоящий у стены.

— А вы не трогайте моих дочерей! — ответил ему старик. И девушкам пришлось пересесть на другое место.

— И все-таки я вам расскажу то, что захочу сам! — повторил Аслак. — Водку в глотку лей, будет веселей! — добавил он и громко хлопнул в ладоши.

— Нет уж рассказывай то, что мы хотим, — заявил все тот же старик. — Водка-то наша!

— Ну и что же? — вызывающе спросил Аслак.

— А то, что если мы кормим свинью, то сами ее и заколем, — заявил старик, качая ногой.

Аслак снова закрыл глаза. Некоторое время он сидел неподвижно, потом голова его тяжело упала на грудь. Он не произносил ни слова. С ним пытались заговорить, но он ничего не слышал.

— Это его от водки так развезло, — заметил старик, лежащий на кровати.

Но Аслак вдруг открыл глаза, снова изобразил на своем лице улыбку и сказал:

— Ну ладно, сейчас вы услышите презабавную историю! — А через минуту добавил: — Помилуй бог до чего забавную! — И засмеялся, широко открыв рот, жутким беззвучным смехом.

— А у него и правда сегодня хорошее настроение! — заметил отец жениха.

— Так ведь и не без причины! — ухмыльнулся Аслак. — Итак, еще стаканчик на дорогу! — прибавил он, протягивая руку.

Ему пододвинули стакан водки. Он медленно осушил его, немного запрокинул голову, чтобы вытекло все до капли, проглотил и сказал, обращаясь к старику, лежащему на кровати:

— Ведь я теперь ваша свинья, которую вы откормили! — и засмеялся все тем же жутким смехом.

Потом он обнял руками колено и несколько раз поднял и опустил ногу, при этом тело его мерно раскачивалось из стороны в сторону. Наконец он начал рассказывать:

— В одной долине жила-была молодая девушка. Не важно, в какой долине и как звали девушку; не все ли равно? Но эта девушка была красива, по крайней мере так казалось хозяину хутора, — тс-с-с, — у которого она служила. Она получала хорошее жалованье, очень хорошее, но раз она заполучила даже больше, чем ей причиталось, заполучила ребенка. Соседи говорили, что от хозяина, но это говорили соседи, а сам хозяин молчал, потому что был женат, и девушка тоже молчала, потому что она была гордая, бедняжка. И получилось так, что вокруг купели, в которой крестили новорожденного, витала ложь, и парню от этого не поздоровилось, ой, как не поздоровилось; ведь его вроде как крестили во лжи. Все-таки девушке этой разрешили остаться на хуторе, но, как легко можно было ожидать, это пришлось не по душе жене хозяина. Стоило девушке появиться в доме, как та плевала ей вслед, а если ее малыш выходил во двор поиграть с другими детьми, хозяйка велела им гнать ублюдка с глаз долой. «И поделом ему!» — бывало говорила она.

Днем и ночью приставала она к мужу, требуя, чтоб он прогнал проклятую цыганку со двора. Но тот крепился, крепился до тех пор, пока еще был мужчиной. А потом он запил, и баба взяла над ним верх. Плохо пришлось тогда несчастной девушке, и с каждым годом ей жилось все хуже и хуже. Она чуть не умирала с голоду со своим малышом, который никак не хотел перейти в лучший мир.

Прошел год, за ним другой, третий, так прошло восемь лет, а девушка все жила на хуторе. И вот настало время, когда ей пришлось уходить со двора. Уйти-то она ушла, но перед тем хутор заполыхал ярким пламенем и сгорел вместе с хозяином, который накануне здорово напился. Хозяйка с детьми спаслась, а потом сказала, что дом подожгла эта проклятая девка, которая жила у них. Кто знает, может быть и она… А может быть и нет…