Сюрприз в рыжем портфеле

«Живу я хорошо. Питание хорошее. Бефстрогановы дают, отбивные, а больше все кнели паровые. А молоко здесь сгущенное и еще бывает из порошка.

Работа нетрудная.

Первое время с нами, учениками, заниматься никто не хотел. Говорили, что мы только мешаем выполнять программу. И мы играли в футбол. Я стоял в воротах.

А теперь я — за станком. Но иногда тоже отдыхать приходится: то заготовок не подадут, то инструмента не хватает, а то просто раскачка с утра долго идет.

Но мастер говорит: «Не унывайте, наряды оформлю как надо».

На первую получку я его, как полагается, угощал. Сам я выпил только чуть-чуть. Мне пить совсем не хочется.

Он мне сказал за столом: «Ты, Жуков, учись, получи хороший разряд, только в мастера никогда не иди. Хлопотно, и зарплата меньше».

Это правда. У нас есть такие, которые работают подолгу, давно выучились и школы окончили, а начальниками быть не хотят.

А наш мастер добрый. Намедни Лешка Окуньков — он постарше меня и разряд имеет — два дня прогулял, и мастер ему только сказал, чтобы он этого больше не делал.

А Лешка говорит: «Я никого не боюсь. Если уволят, на другой завод пойду. Везде рабочие, требуются, и даже с выговорами берут. У меня уже две трудовые книжки исписали. Третью почну».

Это тоже правда, Константин Макарович. Везде требуются и токари и слесари. И еще я обратил внимание — секретари-машинистки, И тут я подумал про нашу Алену Туфыркину, которая одним пальцем печатает в правлении. Мы с ней очень дружили. Приезжала бы она сюда печатать — общежитие дают, а потом даже отдельные комнаты обещают. А если она на машинке стукает еще плохо, то будет референтом. Сказывают, что референт тоже сидит у телефона, только печатать не умеет, а платят еще больше, чем машинистке. А Алена — девка смышленая и живет с мачехой.

Или парикмахером пусть будет.

А Лешка у одной такой подстригался под моду. Теперь у него прическа, как у Федьки, Агафьина сына, когда он после амнистии домой пришел.

А я так подстригаться еще не решил. Но костюм, который ты мне подарил, продал. Купил пиджак с двумя разрезами по бокам и брюки. Брюки совсем узкие, а книзу совсем широкие, с клешем. И сапоги я продал тоже. Теперь мужчины в них не ходят, а, наоборот, женщины.

На прошлом месяце мне одна ногу сапогом в троллейбусе отдавила.

Вечерами я хожу на танцы. Сам пока не танцую, но присматриваюсь.

Еще в кино бываю. Где написано «детям до шестнадцати лет», меня все равно пускают. Потому что я рослый.

А в общежитии телевизор гляжу. Теперь можно сидеть, как передачи не кончатся, хоть до часу ночи. Раньше воспитатель выключал рано, говорил «отбой», а теперь он от нас ушел.

Получилось потому, что Лешка Окуньков с одним парнем затеяли кидаться подушками. Попервоначалу так просто кидались, а потом стали пух выпускать. Смеялись до упаду.

И вдруг воспитатель приходит и говорит: «Выдрать вас за это надо».

А парень ему отвечает: «Посмотрим еще. Вы права не имеете».

И язык ему показал. Тогда воспитатель дал ему подзатыльник. Легкий совсем, небольный. А потом сам пожалел, наверно. На профсоюзном собрании его обсуждали за антипедагогический поступок. И еще говорили, что он не умеет нас заинтересовать.

А он разгорячился очень и подал заявление, что уходит с этой работы, и сказал: «Меня на любой завод примут. Воспитатели везде требуются».

А вчерась был выходной — их теперь целых два подряд, и мы отдыхали, забивали козла. Лешка, он шумный такой, как трахнет по столу костяшкой, так кричит: «Законно! Железно!»

Милый дедушка, не забирай меня отсюда. Ехать на деревню мне нет никакой возможности».