Сюрреализм. Воззвания и трактаты международного движения с 1920-х годов до наших дней

Вместе с тем складывается впечатление, что Чарли Чаплин искренне верил в возможность семейной жизни. Увы, его надежды натолкнулись на стену человеческой глупости. Эта женщина, полагающая (или делающая вид, что полагает), будто смысл её существования – в выпекании карапузов, которые в свою очередь смогут приумножить род человеческий, – во всём видит преступный умысел. «Чего вы хотите? Заново заселить Лос-Анджелес?», – вопрошает он в отчаянии. Действительно, пусть бы рожала себе второго ребёнка, если уж так хочется, но оставила мужа в покое: отцовства он добивался ничуть не больше брака. Но нет, нужно, чтобы он сидел, сюсюкая, в детской, поелику того жаждет Мадам. Увы, он не из таких. Дома он станет бывать всё реже и реже. У Чаплина – своё представление о жизни, и именно оно оказывается тут под ударом, именно его пытаются принизить. Что может удержать его рядом с женщиной, отвергающей всё самое ему дорогое, обвиняющей его в подрыве и извращении (её) моральных побуждений… разложении движущих ею правил пристойности, обесценивании её представлений о нравственности, поскольку он пытался заставить её прочесть книги, где откровенно обсуждается сексуальность, или хотел познакомить с людьми, привносившими в существующие нравы хоть глоток свободы, последовательным противником которой она была? И надо же, какое самодовольство с его стороны: за четыре месяца до их разрыва он предложил пригласить домой юную особу, известную своей склонностью к актам сексуальной извращённости, – убеждая при этом истицу, что они-де смогут приятно провести время. То была последняя попытка приобщить эту инкубационную машину к естественным проявлениям супружеской любви. Взять хотя бы то же чтение: он прибегал к любым средствам, чтобы втолковать тупице то, до чего она не могла дойти сама. И её ещё удивляют перепады настроения мужчины, жизнь которого она превратила в ад! «Вы дождётесь, я рано или поздно сойду с ума – и просто убью вас»: эта угроза также попала в перечень улик, но чья в том вина? Когда человек настолько ясно осознаёт возможность безумия или убийства – не результат ли это обхождения, обусловливающего сумасшествие, толкающего на расправу? Но все те долгие месяцы, когда женская злоба и угроза общественного осуждения вынуждают его играть невыносимую комедию, даже в клетке он остаётся живым человеком, чьё сердце не перестаёт биться.

«Да, это правда, – признаётся он как-то, – я влюблён, и меня не заботит огласка: я буду видеться с ней, когда пожелаю, нравится вам это или нет; я не люблю вас, и под одной крышей мы живём лишь потому, что я был вынужден на вас жениться». Вот моральное основание его жизни, вот что он отстаивал каждый день: любовь. На самом деле выходит, что во всей этой истории Шарло выступает исключительно защитником любви – и только. Он не боится сказать жене, что его возлюбленная чудесна, что он хотел бы их познакомить. Эта открытость, честность, всё, что достойно восхищения в мире: теперь всё обращено против него. Но главный довод – это пара рождённых против его воли детей.