Сиваш

В помещении жужжали телефоны, связные, топоча, пробегали по длинному коридору, в конце которого белела отвесная лестница на чердак. Фрунзе поднялся.

Под крутыми брусьями у чердачного окошка стоял начдив Блюхер. Он кивнул на холодное синее небо в вырезе окна.

— Скоро стемнеет, но хочу засветло взобраться на вал. Взберусь!

— Отлично! А где ваши броневики, Василий Константинович?

Фрунзе приник к окошку. На степном просторе еще не видно атакующих полков. Перекоп курился. Ниже горизонта под низким солнцем наискось уходила к берегу моря фиолетовая полоса, будто ровный дальний лес. Это — вал. В бинокль различались слегка волнистый, выпирающий из предзакатной дымки его рыжеватый гребень и черная щель рва у самого основания. Вал высотой в пятиэтажный дом, ров — бездна.

«Но падет же, все-таки падет, — думал Фрунзе. — Почему еще не пал? Нет, в общем замысле нет ошибки, дело в частностях. Еще не сомкнулись две руки — половинки Шестой армии».

Под глухое потрескивание пулеметов дымки отползали к морю. На скате вала виднелось что-то, похожее на штабеля пиленого ракушечника. Фрунзе вспомнил доставленные летчиком из разведки неясные фотографии вала, каменные стены от дна рва до гребня. Напротив города вал словно разбух, что-то вечное, несокрушимое чудилось в нем. Дымка обошла его замковую часть — старую турецкую крепость.

К окраине города прижались розовые хаты Кантемировки, сизая дорога от нее устремилась к валу, сразу за его южным скатом утопал в малиновой мгле хутор Щемиловка. Конечно, инженеры Антанты постарались, использовали здесь новейшие достижения фортификации, опыт мировой войны. Мысленно Фрунзе увидел — и пальцы крепче стиснули бинокль — черные жерла орудий: тяжелых, крепостных, береговых, легких; трубы бомбометов, минометов; бесчисленные бетонные гнезда с неуязвимыми пулеметами; а за валом на двадцать пять верст — до Юшуни — семь линий окопов и сизые топкие озера… Совсем тонкой и нежной казалась паутинка проволочных заграждений, опутавшая скаты, отчетливо видневшаяся между плавающими прозрачными хлопьями белого дыма. Эту вот паутинку никак не пройти. Степь перед ней чернела, грозно пустынная. Сверху врангелевцам все видно, пядь за пядью степь измерена ими, пристреляна…

С каким расчетом, с каким упорством и с какой яростью должны идти на вал, на пушки бойцы с ножницами и винтовками в руках, но именно расчет, упорство и ярость бойцов проломят вал, раскидают его защитников. Может быть, это произойдет сейчас.

Далеко справа — на равнине от шляха до моря — вдруг зашевелилась серая лента. Это двигались полки бригады.

— Сто пятьдесят вторая идет! — громко сказал Блюхер.

Плотные волны показались и слева — на равнине между шляхом и берегом Сиваша, и Блюхер сказал, что это движется Ударная огневая. Не отрываясь от окна, Фрунзе спросил:

— Василий Константинович, сколько же собрали штыков и пулеметов на участке от Сиваша до тракта и на участке от тракта до моря?

Блюхер ответил.

Еще позавчера Фрунзе обсуждал в дивизии план штурма волнами. Сейчас к валу катилась первая волна. В ней были «чистильщики» (они тащили удлиненные заряды подрывать проволоку), гранатометчики с гранатами, саперы с ножницами. Они двигались цепью и должны были очистить проходы в проволоке, сделанные артиллерией, и прорезать новые. Фрунзе видел в бинокль, что группки «чистильщиков» идут, катя пулеметы и оставляя за собой нитку телефонного провода.

Вторая волна — вторые батальоны каждого полка — двигалась за «чистильщиками» в полутораста шагах. Она должна была пройти сквозь паутину на дно рва и прижаться к скату вала.

Третья волна — третьи батальоны каждого полка — еще пряталась в разрушенном Перекопе и на хуторах. Эта волна должна была хлестнуть на гребень вала. Четвертая волна — полки, расположенные тоже в Перекопе и на хуторах, — укрепиться на валу и преследовать, преследовать… Пятая и шестая волны — резерв. Позади в Преображенке ждала сигнала кавалерия, а резерв пехоты — в Перво-Константиновке… Было видно и слышно, что напряжение атаки нарастает.

Вместе с холодным ветром из просторов степи и неба донеслись звуки ружейной и пулеметной стрельбы. К ним прибавился грохот разрывов. Слева вспыхивали мгновенно разбухающие пыльные пушистые шары. Это ударный полк пироксилиновыми шашками разрывал проволочную паутину. Прямо впереди в кругах бинокля, будто серебряные рыбки, замелькали лезвия топоров и лопат — рубил проходы соседний полк. Улицы разрушенного Перекопа вдруг заполнились бегущей к валу пехотой. Далеко за шляхом, истаивая в дымке, казалось, замерли наши батальоны. Но Фрунзе знал, что и они бегут к валу. Об этом можно было догадаться по наклону винтовок и фигур — словно падали вперед. Здесь вал был особенно высок…

Сердце у Фрунзе сильно и редко стучало. Вот она, живая сила, подошла, накапливается перед валом. Одухотворенная вековым гневом, эта сила вездесуща и проникающа, как воздух, — не разметешь снарядом, не разгонишь штыком.