Сиваш

Из дома-корабля в Скифском переулке Олег возвращался один, противный самому себе. Глядя на камни мостовой, едва тащил заплетающиеся, тяжелые ноги.

Дома кухарка открыла дверь, вскрикнула:

— Вот он, барыня, пришел!

Из комнаты выглянула седая голова. Мелкими торопливыми шажками приблизилась мать.

— Думала, увезли в полк…

На кофейной мельничке кухарка принялась молоть кукурузные зерна — испечь лепешки.

— Поехала на мельницу, — пошутила мать. Она стояла, смотрела, как он, Олег, умывается, утирается. — Олешенька, я хочу домой, к нам…

Он ответил, что домой нельзя, дом занят мужиками. Мать рассердилась:

— А кто им разрешил!

За спиной матери кухарка поджала губы и сокрушенно, соболезнующе покачала головой, жалея выжившую из ума старуху барыню.

— Поедемте к дяде в Севастополь. Сейчас же и собирайтесь, — сказал Олег матери.

Она сразу согласилась, обрадовалась:

— К Танечке, к братцу, — поедем, поедем.

Обшарпанные поезда по неделям стояли на станциях. Без угля, без дров паровозы стыли на путях. Пассажиры покупали топливо в складчину и набивались в вагоны до смертной плотности.

— В карете, в карете поедем, — сказала мать, глядя, как Олег пьет кофе. — Помнишь, ты был маленький, мы ехали в Мисхор в большой карете, завтракали на травке, ты подходил к лошадкам, я боялась — укусят… Поедем, будем завтракать на травке, — болтала она.

— Сейчас, барыня, в карете плохо, зеленые грабят, — вмешалась кухарка. — Лучше в дилижансе. Людей больше и кучера с ливольвертами…

* * *

Дилижанс, по-южному открытый легкий домик на колесах, повезла четверка лошадей. Олег в штатском занял место с краю. Выехали за город, солнце было низко. Зажмурился, потом открыл глаза на сады, на домики, на весенние луга. Вдали, словно туманы, обозначились силуэты гор. Всех вершин выше кажется Чатырдаг. Под горизонтом лежала ровная степь — отдых глазу. Далее равнина пошла холмами. На северных, не освещенных склонах, на южных спусках балок широкие фиолетовые тени словно переползали с места на место… Въехали в Альминскую долину. Сады, сады в бело-розовой пене цветения. Будто пронизанные светом, облака спустились на землю. Можно было заплакать, такой призрачной и недоступной казалась жизнь вокруг. Видения цветущих садов будто дразнили…

Среди наполненных солнцем, тенями, птицами зеленых лесов дорога подошла к станции Приятное Свидание, к трактиру с таким же названием. Развлекавшиеся офицеры возили сюда на «гейшах» симферопольских девиц.

— Это имение графини де Мезон, — вспомнила мать.

За Альмой опять разостлалась степь на пятнадцать верст. На грязном выбитом шоссе попадались навстречу верховые с карабинами. Дилижанс обдавали грязью обгоняющие автомобили, в которых сидели жирные, с лоснящимися щеками спекулянты. Военные в английском требовали паспорта. Навстречу катились вереницы извозчиков. Наслушавшись рассказов о налетах «зеленых», ездили обозами.

В дилижансе Олег улавливал за спиной шепчущие голоса:

— Уверяю, они долго не продержатся. Разве они пришли жить, устраивать порядки? Они прибежали спасаться, как зайцы. Но они не зайцы. Они волки, отчаявшиеся волки. Знают, что им конец, и боятся. Вешают, пьют, развратничают… Россия такая большая, разве потерпит эту заразу?

«Хоронят, — холодея, думал Олег. — Впрочем, черт с ним со всем! Что будет — то будет».

Дилижанс неожиданно круто повернул и въехал в длинную, на пять верст, теснину между отвесными светло-желтыми скалами. По мглистому дну теснины, пересекая тени от высоких итальянских тополей, стремилась мутная Чурук-Су. Ее стиснули каменные глыбы, над ней нависли крепостные башни с бойницами. На узкой каменистой полосе, тянувшейся вдоль реки, белели татарские дома с крытыми галереями, мечеть, полуразрушенный дворец. А на обрывистых откосах, спадавших к реке, на камнях, на скалах — где попало — ярусами подымались в небо белые строеньица почти без окон, связанные тропинками — конный проедет, нагруженный ослик пройдет. Это был Бахчисарай, ханский, древний, укрытый от мира могучими скалами… Кажется, вот где можно спастись от времени.

Через древние ворота, обросшие мхом, выехали к мечети. Грохоча, пыля, дилижанс покатился по узкой улице мимо лавчонок. В них ковали, пекли, шили, продавали. Стучали молотки, шипело баранье сало, слышались высокие голоса. Казалось, что все люди здесь счастливы, и Олег завидовал им.

Пока кучер кормил лошадей, путники в лавчонке пили чай с вареньем. После чая мать в лиловой тени сладко подремывала. Олег и какие-то немолодые супруги бродили по ханскому дворцу, постояли у фонтана Марии Потоцкой, в темной молельне, в гулком зале ханского совета, возле облезлой купальни затворниц. Олег позавидовал людям, которые когда-нибудь пройдут по этим камням, как он, но только свободные от гнета неизвестности и постоянного ощущения тупика…