Сиваш

Это известие и обрадовало и встревожило Матвея. Он вспомнил одного из солдат, с которым жил вместе в землянке, часто говорил о жизни, конечно, спорил о земле… Дорога длинная, лошади приустали, пошли шагом, Матвей все вспоминал:

— Был у нас в роте солдат интересный. Из наших же краев, херсонский. Молодой такой, слегка сутулый, не то моряк, не то заводской. Помню, на кулаке у него был матросский знак, какой иголками делают, — два сцепленных кольца, такой знак, что трудовому человеку означает привет и хорошее пожелание… Со всеми солдатами свой, но насмешливый хлопец, озорной. Ничего не страшился, в разведку, в секрет — хоть куда. Компанейский человек. Строили землянку — он: «Давайте, товарищи, по-рабочему, дружно». Кого поставил с топором, кого с лопатой, сам — за пилу. Построили мигом и сами рады от нашего товарищества. Все в роте делалось по его словам — вроде как командир! «У нас, говорит, у солдат, должен быть такой закон: друг с другом делиться, один другому помогать. Вот наша заповедь!» Веселый такой, и со смыслом. Вдруг подойдет, подмигнет: «У пузатенькой породы, дескать, все фабрики, заводы!» Сам складывал. Грамотный, конечно, читал нам газеты, письма для нас писал. Другие роты завидовали. А мы довольны. Получит кто посылку от родных — сейчас же несет нашему солдату гостинец. Любили человека… А ротного командира, поручика, не уважали. Чужой был для солдат. И личность у него была такая: подбородок — как плуг, и глаз мутный. На солдат злобился. Бывало, хлеба нам не достанется, он и рад. Особенно нашего заводского не терпел. А тот, озорной, один раз взял да и показал нос ротному вслед. Обернулся поручик, увидел, аж побелел: «Ты что это, мне нос пока́зуешь?» Солдат стоит пряменький, как былинка, очи ясные у хлопца, веселые: «Никак нет, не пока́зую, ваше благородие! Просто у меня нос зачесался. Дозвольте почесать…» Ротный как задавился, слова не мог сказать…

А то вдруг пропадет наш заводской куда-то, два, а то и три дня его нету. Понимай, что к товарищам своим, рабочим, ходил, а может, в соседнюю часть. Поручик: «Где был, сукин сын? Под суд хочешь?» Солдат не моргая отвечает: «Нимци́ захватили из секрета, ваше благородие. Три дня покормили и отпустили». Ротный аж кипит: под суд не отдашь — солдат сам явился, а поди узнай, где он был. Потом нашел случай, наказал… Возвышалась на нашей позиции крутая скала, ее хорошо немцам видно было. И поставил-таки ротный нашего солдата под ружье как раз на эту скалу: на, немец, пуляй в живую цель…

— Что вы такое говорите! — воскликнул Никифор и перекрестился.

— Да, поставил. А немцы что-то не пуляют, может, сознают… Невредимый отстоял под ружьем солдат и еще веселей смеется. Посылает его ротный одного в разведку, — может, пристрелят у немецких окопов или в самом деле в плен заберут, только бы не бачить человека в роте. Солдат пошел, живой вернулся. «Я, говорит, прямо в окопы к немцам свалился. Я там агитацию против войны показал на пальцах. Жалко, не знаю немецкого языка». Принес губную музыку и бутылку шнапсу…

— Проворный!.. Значит, у него кольца синие на кулаке… — многозначительно проговорил Никифор.

Матвей же продолжал:

— А тут рабочие, солдаты в Петрограде возьми и свергни Николая Романова — отрекся и другим заказал, кончился царизм! Наш солдат вскочил на пень: «Товарищи! Это еще не все. Надо кончать войну. Штаб и офицеров — под наблюдение!» И вдруг пропал человек. Что такое? Под конвоем увели, спрятали в штабе в отдельной каморке. А он что же? Просунул руку между железом в окне, размахивает фуражкой: «Солдаты, выручайте! Офицеры теперь застрелют меня!» И сразу наша рота и другие, вооруженные, грозно подошли к штабу: «Немедленно освободить! Иначе офицеров подымем на штыки!»

— На штыки? — с ужасом переспросил Никифор.

— И подняли бы. Но офицеры отпустили нашего солдата. И тут, понимаешь, он опять пропал, неизвестно, куда девался. Жалко было, думал, никогда уже не побачу хлопца. Месяц, другой нет его. А к зиме слух, что и Керенского свергли в Петрограде, вроде бы войне конец и с землей поворот какой-то. И с этим слухом сам появляется наш солдат. «Здравствуйте, говорит, привет вам от Советской власти. Был я в центре, лично проводил в тюрьму министров-буржуев. Объявлен мир, а с землей простое распоряжение…» Словно сказка…

И вот тут, Никифор, самое для меня щекотное. Как-то сижу на поваленном дереве. А солдат этот, херсонский, подошел ко мне: «Ну, земляк, о чем твои мысли?» Рассказал ему про мою жизнь, про то, что золотой клад ищу, все рассказал, и про твоего отца — столько у него земли, что и золотого клада не нужно. А солдат мне в ответ: «Возьми у него землю — твоя». — «Нет, говорю, еще не моя, он за нее платил». — «Платил твоими деньгами, говорит, твоим трудом…» И верно, если войти в понятие, Никифор, то земля твоего отца — сроду наша, бедняцкая, как есть…

— Слышал я это, слышал! — нетерпеливо перебил Никифор.