Сиваш

— Значит, мы вам не нравимся? — уже с угрозой проговорил Кадилов. — Красные вам нравятся. Так!

— Дурень ты, дурень, — отчетливо сказал голос из толпы. — Красные — это наши браты, какие бьются на фронте за нашу жизнь. Вот скоро придут, так вы засвистите. Изничтожим в крошево вашу власть!

Кадилов молчал. «Накаляется», — подумал Олег. В наступившей тишине все тот же голос с неожиданной силой продолжал:

— Не забыли мы, как вы, офицеры, помещичья кровь, драли нас, мужиков. Иные остолопы думали, что при Врангеле лучше будет. А вот мы слышали, как ты в Ново-Васильевке баб, девок да стариков забирал. Вояка! А давеча в Чаплинке ходил я возле штаба, там обедает офицерня, играет музыка. Орут свои речи, да вдруг запели, вознесли с торжеством «Боже, царя храни», да «ура»! Это как понимать, господа офицеры? За это и катитесь вы яблочкой ко всем чертям!

— Ты, красный агитатор! — высоким голосом крикнул Кадилов и рванулся на голос. Но толпа стояла стеной.

— Ишь горячий, — снова донеслось из толпы. — А ты постой, послушай. На сходе в Чаплинке слышал вашего Врангеля. Вышел он к мужикам без нагайки — не дурак! Молодец красив, да на душу крив. Всё ничего, а потом тоже… грозить стал. Господа офицеры, мы вам вот что скажем: ни ласками, ни угрозами вашему Врангелю не сесть на трон. Так что складайте оружие, вам будет лучше. Из-за вас по всей России льется кровь. А за это убить вас мало!

Олег и Кадилов, не сговариваясь, поспешно повернулись и молча выбрались из толпы — не до гулянки. Облегченно вздохнули, когда подошли к лошадям. Сели, выехали на дорогу. Ночь стала непроглядно черной. Олег жалел, что не встретился с Лизой, но успокаивал себя: «После! Завтра, может быть».

В селе снова заиграла гармонь. Прислушиваясь, Олег заговорил:

— Знаешь, я, конечно, не большевик, но… странно мне. Сегодня утром прочитал в «Голосе», что большевикам выпал завидный удел — «доверие, — как там пишут, — широчайших масс». И знаешь, как иголкой укололо… Я это и раньше чувствовал, смутно. А теперь отчетливо…

Кадилов угрюмо бросил:

— Зимой на этом же месте ты говорил о ненависти к Слащеву, а сейчас объясняешься в любви к большевикам.

— В любви? Но понимаешь, какая ерунда, они знают, чего хотят. А мы? Извини, пожалуйста, я люблю рассуждать. Мы не знаем, чего хотим, а про большевиков пишем в газетах какую-то мелкую, дурацкую чепуху, например о том, что балерина Гельцер в Москве вышла на сцену в валенках и что большевики зовут ее «товарищ Гельцер»… Мы же, как идиоты, слушаем в театре лекции профессора Петроградской духовной академии Малахова про культ сатаны, про масонство и евреев… Ничего-то мы не понимаем и ничего не хотим понять… Жужжим, как комары… Вот именно — комары…

— Ну, брат! — вспылил Кадилов. — Тебе выспаться надо.

— Выспаться — это не поможет, — сказал Олег.

* * *

Однажды в шалашике Олега спасался от жары толстый журналист из Севастополя, губастым ртом ловил воздух, постанывал:

— Спасибо, подпоручик, за тень. Кажется мне, вы честный человек, но, не обижайтесь, наивный — по глазам вижу. И хочу сказать вам, голубчик: если там, — журналист вялой рукой показал на север, — у вас родственники или хотя бы знакомые, непременно постарайтесь… туда. Надо вырваться отсюда, из этой банки с пауками. На фронте успехи — гром победы. А коммунисты кончили с Пилсудским, теперь возьмутся за нас. Главное, голубчик, наше дело исторически проиграно. Видите ли, спасение расшатанной России, оказывается, не в нас, а в коммунистах. Так распорядилась история… Вчера приехал француз-коллега, только что из Москвы, видел там Уэллса, который был у Ленина. Не коммунизм, а мировой империализм терзает погибающую Россию, отчасти, голубчик, нашими с вами руками, душит ее чудовищной лапой, и спасет Россию, говорит Уэллс, только Советская власть. Большевики мечтают о строительстве, о машинах, об электричестве, о дорогах, о мостах… Понимаете, голубчик, в нас не верит не только народ — никто не верит. Вот что понял англичанин Уэллс. Три года назад я думал, что пишу правду о большевиках. А выходит, гм… в лучшем случае, ошибался…

Олег слушал опустив глаза, чувствовал, что журналист прав. Тот будто заснул, но вдруг засмеялся.