Сиваш

— У нас пишут: «Крым — пистолет, направленный в грудь Москвы. Крым — трамплин для прыжка в глубь России». Взгляните на карту, кажется почти невероятным, что мы, кучка в Крыму, можем грозить многим миллионам, всей стране. Но грозим и успешно наступаем, потому что за спиной у нас англо-французский флот… Впрочем, и американский. Знаете ли вы, что Америка предприняла демонстрацию с целью «показать свой флаг» в советских портах? Американская эскадра вошла в Черное море, хотела войти в Новороссийск, но линкор «Южная Каролина» напоролся в Цемесской бухте на мачты затопленного в позапрошлом году большевиками миноносца. Пришлось ретироваться для ремонта на английскую базу. Ну, это им не убыток, у них большой доход. Они покупают нас, покупают теплую кровь по дешевке… Да, да, да! Врангель — ротмистр с безумным наполеоновским честолюбием, энергичный, изворотливый, добывает себе славу, а, французам — царские долги. Вот и все! Красиво? Ему удалось отправить в бой несколько десятков тысяч выбитых из жизни людей, но Россию увлечь не удастся никогда.

* * *

Летняя ночь горела над степью, светила несметным скопищем звезд, гремела нескончаемой песней кузнечиков. Человеческий голос в просторах казался глухим, слабым, будто доносился из-под земли.

У колодца отдыхала овечья отара, дремали собаки, мелькал живой огонек в белом густом дыму — горел костер. Его зажег старик чабан — просто веселее с огоньком. Старик закрыл глаза, будто спал. Лиза настороженно поворачивала голову, прислушивалась, временами поднималась и уходила в темноту — словно для того, чтобы посмотреть овец.

В последние дни стал наезживать на костер тот самый офицер. Соскакивал с коня, садился к огню, говорил с Лизой, иногда рассказывал о древности — как вели на базар в Феодосию девушек продавать, как купец ощупывал невольников, считал у них зубы во рту, сажал на дно корабля и увозил навеки в Турцию. Посидев час-другой, офицер снова — на коня и уезжал. Каждый раз, прощаясь, за что-то благодарил. Зачем он приезжает к ним ночью? Почему один, без товарища? Это ясно как день. Не к старику же он приезжает и не греться у костра. Приезжает к ней, Лизе, потому что красивая, сам сказал. Все смотрит на нее, ясно, любуется, все норовит в глаза посмотреть и за руку взять. У самого же глаза жалобные, как тогда, зимой, когда замерз и она горячим молоком отпаивала. Жалко его аж до слез, потому что у него на душе камень. Не знает, бедный, как быть, куда приткнуться. С белыми ему нехорошо, а красных боится. Вчера шепотом сказал, что хочет сбросить погоны, но не знает, куда денется, если снимет и убежит от Врангеля. Как помочь? Какие руки приложить? Кажется, освободится его сердце, будет легче и ей… Голос у него сердечный, так бы и слушала. Приезжает, садится близко, касается плечом. Вздохнет — ремешки на нем скрипят…

Костер зачах, когда в ночной степи послышался конский топот. Лиза поспешно бросила в огонь остатки курая. Из тьмы вышла на красноватый свет низкорослая и костлявая лошадь. Приехал! Бросил поводья, соскочил.

— Здравствуйте! — тихо проговорил и как-то просительно добавил: — Позвольте к вашему дымку…

Старик промолчал. Лиза встала, ожидая, когда Олег, спутав коня, сядет рядом, как было вчера.

— Что поздно? — спросила она с тревогой.

— Поздно? Задержался в Перекопе.

Олег неловко предложил старику папиросу.

— Вот, дедушка, первый сорт… «Стамболи»…

Старик осторожно взял папиросу в черные пальцы, что-то бормоча, прижег ее, потом осторожно поднялся и ушел в степь за сухим кураем. Долго слышались его глухие по росе, удаляющиеся шаги. Когда затихли, Лиза вполголоса спросила:

— Решился, надумал с погонами-то?

— Надумал! — шутя ответил Олег. — Надумал, что ты такая чудная, славная…

— Ишь как весело вам, шутникам, — обиделась Лиза.

— Нет, не до шуток мне, клянусь. Надумать-то просто…

— Хочешь, таточку скажу, мужикам? Спрячем тебя. Наши придут — не тронут.

— Это все фантазия… — Запнулся, пристально глядя ей в лицо, видно забыл, о чем думал, вдруг пригнулся, крепко взял ее за плечи.

Лиза прижалась щекой к его груди, замерла, услышав стук его сердца. Притиснувшись друг к другу, глядя широко открытыми глазами в темноту летней ночи, они сидели невесть сколько времени; весь мир уплыл; только спутанная лошадь под седлом бродила вблизи; слышно было, как тяжело она прыгала, отыскивая траву, и фыркала.

Очнулись, когда к потухшему костру подошел старик с охапкой курая.

2

Все село знало о том, что случилось в хате Матвея, когда к нему наведался Соловей. Горка говорил приятелям, будто его тато сорвал с дядька Соловея портки, ремнем отвозил. Бабы покатывались со смеху, уперев руки в бока. Мужики ухмылялись. Встречая Соловея поклоном, будто нечаянно, прикладывали ладонь чуть пониже спины. Глаза Соловея белели.